статьи была в ответных нападках автора на своих начальников. Цитируя и критикуя услышанные от них слова, о. Илиодор обвинял обоих преосвященных в холодности к православию и отечеству, в толстовском непротивлении злу, в потворстве освободительному движению и призывал их покинуть свои посты. При этом митрополит Антоний именовался «изменником, предателем, губителем» отечества, а архиепископ Сергий — «малодушным трусом».
О. Илиодор дважды отметил, что «нисколько не согрешает», нападая на архипастырей. «Я благоговею пред саном святителей, я не могу судить архиереев, но я как пастырь Церкви имею полное право и даже обязанность обличать их пред Православным народом, указывать на их беззаконные дела, когда эти дела переступают порог их личной жизни и простирают свое пагубное, развращающее влияние на жизнь Церкви и Государства».
Еще менее о. Илиодор церемонился с мирянином Извольским. «Этот чиновник, око Самодержавного Императора, не имеющий даже звания дьячка, осмелился судить за правду пастыря Церкви, у которого ему самому должно поучаться и слушаться наставлений». Из неосторожной фразы обер-прокурора о том, что лавру еще не взорвали, автор выводил, что для Извольского дороги крамольники, а не святыни. Попутно ставил своему противнику в укор то, что, как поговаривали в петербургских салонах, новый обер-прокурор не может отличить панихиды от молебна. «Не под стать таким окам держать кормило Церковного Управления».
Подводя итог своей отповеди неправедному начальству, о. Илиодор писал: «Судьи мои, судьи! Неужели и после этого вы будете гнать меня и преследовать, преследовать за высказанную правду святую. Не сомневаюсь в том, ибо вы уже привыкли к этому! Гоните и еще, пока не догоните до могилы. У вас жестокости на это хватит! Только знайте, что то значение, которое по прошествии нескольких лет вы и ваши преемники будете иметь в глазах народа Православного, отстоял я и подобные мне, выступившие на защиту Церкви Христовой!». И закончил призывом народу защитить свои святыни и самого о. Илиодора перед «неверными домоправителями».
Статья «Мое оправдание перед высокими судьями» касалась не только церковных властей. Пользуясь случаем, о. Илиодор напал на все «кадетское, крамольное, трусливое, малодушное Правительство». Этой темой автор так увлекся, что на время совсем позабыл о цели своего сочинения.
Он обвинил в измене русскому народу нескольких министров, в первую очередь главу правительства. Столыпину ставилось в вину, во-первых, его «противное заявление в Государственной думе», что военно-полевые суды будут применяться только в особых случаях. «Если прямо говорить, то нужно признать, что Столыпин открывает свои карты и открыто становится в ряды врагов Русского народа». Во-вторых, зло, причиненное черносотенцам. Ввиду всего этого знаменитые слова «Не запугаете!» казались о. Илиодору пустыми: «не чистый, внушительный голос твердой и верной души, а надтреснутое дребезжание оторвавшейся струны, мелкой души, далеко отстоящей от Русского народного самосознания». Никакой опасности для Столыпина крамольники не представляют, «так как они своего не тронут».
Поэтому о. Илиодор открыто призвал народ, ни много ни мало, свергнуть неправедное правительство. «Нет, все говорит за то, что настала пора покончить все политические счеты с нынешним столыпинским министерством и спасать Родину, Церковь и Трон Самодержца Великого самому народу!».
Извлечения из этой статьи, касавшиеся Столыпина, Струве прочел с думской кафедры 23.III, обвинив правых в «политическом иезуитизме» за то, что они одновременно рукоплещут министрам и пишут подобные вещи. О. Илиодор ничего об этом заседании не писал — по-видимому, пропустил свой триумф.
Прочитав скандальную статью, преосв. Сергий обратился к своему бывшему студенту с письмом. Однако о. Илиодор, закусивший удила, не желал вступать в переговоры и вернул владыке его письмо «с грубой оговоркой».
Преосв. Антоний Волынский, признавая статью «неразумной выходкой», нарушающей канонические правила, ограничился одной-единственной мерой: когда о. Илиодор по телеграфу попросил продлить ему отпуск для дальнейшего присмотра за депутатами, то владыка поставил условием не поносить более иерархов. Когда же в «Русском знамени» появилась еще одна статья с «неразумным упоминанием» о таковых, владыка был вынужден отозвать священника из Петербурга для личных объяснений.
По-прежнему желая, чтобы о. Илиодор продолжал свою миссию, вл. Антоний отозвал его не тотчас же, а ко времени думских каникул. Однако священник уехал до их начала, поссорившись с крестьянскими депутатами из-за адреса, следовательно, покинул столицу по своему желанию, а не по требованию начальства.
Благодаря своей предыдущей патриотической деятельности о. Илиодор ко времени приезда в Петербург уже обладал именем. Читая героические признания почаевского инока о его готовности умереть за свои «святыни», многие монархисты принимали их за чистую монету и проникались к автору благоговейным чувством. Например, некий П. Хуртов из Одессы усматривал в о. Илиодоре «дух патриарха Гермогена». Слава священника дошла даже до петербургского градоначальника фон дер Лауница, который о нем «очень хорошо отзывался» как о «талантливом, патриотическом агитаторе». Сам Сергей Труфанов, вспоминая то время, без тени стеснения именовал себя «восходящей звездой реакции».
Появление этой «звезды» в столице, в центре событий, вызвало некоторый ажиотаж. «Приезд отца Илиодора обрадовал всех православных петербуржцев, — писало „Вече“. — Патриоты сильно и крепко уповали на то, что им можно будет использовать присутствие этого самоотверженного инока-патриота и послушать его поучений».
Прежде всего о. Илиодором заинтересовалось «Русское собрание» и пригласило его провести беседу для своих членов. Священник решительно отказался, ссылаясь на полученный от митрополита Антония запрет проповедовать в Петербурге. Однако частным порядком о. Илиодор стал появляться в «Русском собрании» и, конечно, не молчал.
Например, он говорил на обеде в честь правых членов Думы крестьян. «В числе ораторов был иеромонах Илиодор, произнесший пылкую речь, приведшую в восхищение все собрание. Некоторые депутаты плакали», — сообщили «Почаевские известия», и, собственно, кроме скромного о. Илиодора эту заметку написать было некому.
Другую его речь на заседании совета «Русского собрания» передает Шульгин. Это излюбленная идея о. Илиодора о народном самосуде:
«Слушаю я, слушаю вас и вижу. Не то вы предлагаете, что надо. Предки наши говорили: „По грехам нашим послал нам Господь царя Грозного“. А я говорю: „По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!“.
И вот что надо сделать — как подниму я всю черную Волынь мою и как приведу ее сюда, в город сей — столицу, в Санкт-Петербург ваш именитый, и как наведем мы здесь порядок, тогда будет, как надо».
Конец речи сопровождался угрожающим жестом, и «широкие рукава монашеской рясы повисли в воздухе, как крылья какой-то черной птицы». Шульгин в качестве представителя той же «черной Волыни» возразил о. Илиодору, что он, в сущности, предлагает бунт против Самодержавия. Однако остальные участники заседания не разделяли этот взгляд: «На меня взъелись тогда в „Русском собрании“. Послышались негодующие речи, восклицания».
На следующий день спор продолжился «в богато обставленной гостиной одного дома». Между о. Илиодором и благочестиво подошедшим к нему
