Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Сам ли эти тысячи километров обживал, городки ставил? Сколько их – переселенцев, казаков, каторжников беглых, сколько их – русских людей – землю эту всю прошли? Сколько их в эту землю легло, видим же только живых наследников. Мы знаем первых?
Нет. Могли бы знать? Пожалуй. А толку? Ну вот, представляешь, назвали каждый бы камень, каждый ручей или горку какую – именем человека, впервые увидевшего, дошедшего сюда. Ты бы запомнил их всех – тысячи и тысячи имён? Да нет же. Так всегда бывает, что первопроходцев, первооткрывателей – помнят только атаманов, вельмож или самых первых, кто прогремел, может. Вроде вот Гагарина. Он же первый. А сколько людей работало, чтобы он полетел? Миллионы, думаю. Так и с границей этой – она, как оболочка какая, как в шарике резиновом. Мы с тобой вроде оболочки, а сколько за нами людей? В спину подкрепляют, кормят, поят, одевают, обувают, оружие дают, всё, что нужно.
Надеются. А перестанем – все вместе – дёргаться, жизнь нашу жить, перестанем вовне, наружу давить, усилия прикладывать, начнём друг другу в карман смотреть, жрать поедом – так и граница сдуется, как ни тяни, как ни растягивай. Лопнем, как шарик, если за нами пустота. Да, кстати, напомни мне, лейтенант, про пустоту. Я тебе расскажу, что думаю.
Полковник огляделся, сдвинул на затылок шапку, с удовольствием почувствовал, как весенний тёплый ветер поцеловал потный лоб.
– Так, лейтенант. Вот, смотри, вон за теми ёлочками как раз. Вон, видишь? Лежит кабанчик. Хорош! Ну, видишь, какой выстрел? А? То-то! На бегу! Ну, давай сделаем волокушу. Рубанёшь эту сосёнку? На мой нож. Специальный, охотничий, тульской стали. Давай-давай, руби её, не смотри, сталь особая. Выдержит. Так. Погоди, а зачем ты эту загогулину оставил?
– Товарищ подполковник, сейчас мы на две руки поперечину сделаем, сюда зацепим – будет в самый раз.
– Вот ведь! Вот ведь душа твоя инженерная, лейтенант! Так, на, бери, тут у меня бечёвка, давай поросёнка привяжем. Давай его, давай сюда! Ну, вяжи ноги. Так, давай, я подержу. Вот. Ты пока перекури, а я быстро свинёнка освежую. Остынет, нехорошо будет… Вот, пока он горячий ещё… Эх, лейтенант, день-то какой! Жарко в тулупе-то. Можно было и полегче одеться. Весна совсем. Перезимовали. Слава Господу Богу и нашей Коммунистической партии. Оставим требуху здесь. Будет животине всякой пир горой. Шкуру сюда привяжем. Нет, не так. Вот здесь, подержи. Ну, пойдём? Собирайся, лейтенант. По-та-щи-ли! Ну, точно, так легче. Голова, лейтенант, у тебя светлая, только вот молчаливый ты какой-то сегодня. Призадумался. Из-за жены волнуешься? Не переживай, лейтенант, не переживай, Алексей. Всё будет нормально. Это нормально – детям рожаться. Очень правильно и всегда своевременно – какое бы время ни было. Родит, всё хорошо будет, будет мальчик или девочка. Имя-то придумали?
– Не думал, товарищ подполковник. До конца не определились. Родится – решим.
– «Родится – решим»? Это что ещё за разброд и шатания? Родится. Назовёте. Ещё пяточки обмоем. Давай, лейтенант, нос выше! Ну, пошагали? Давай! По-тя-ну-ли! Пошли-пошли!
Русскому человеку вольно ходить по границе.
5
Дом.
Родной дом.
На веранде стёкла отпотели. Морозные узоры растаяли. У входа в кладовку – антоновка в ящиках. Столько антоновки, что в кладовку не помещается. Голова кружится – такой яблочный дух. На столе, под полотенцами, – банки со свежепосоленным салом. Рядом, в большой эмалированной кастрюле, залита смальцем домашняя колбаса. Вкусно! Глаза кричат, знают, узнают – если поднять скатерть с кистями (вон две косички остались заплетённые – это ж какой класс был? Второй? Мама не расплела, сохранила) – там, под скатертью, в выдвижном ящичке, папин инструмент. Напильники, отвёртки и брусок править ножи – слева. Дратва, кусок смолы и кривое шило – справа, можно даже не гадать.
Дверь на кухню дёрнуть. Привычным коротким движением. Папа Вася новую кожаную накладку набил, чтобы плотнее дверь закрывалась. Рука сама вспоминает. Всё тело вспоминает родной дом. Куда ни уезжай, где ни живи – дом, где родился, твой дом – он в тебе живёт отпечатком, частью тебя. Или ты сама – отпечаток дома? Дома ты без брони. Ты забываешь, что взрослая.
Дом врастает в тебя.
Облизывает всеми прикосновениями – всё, абсолютно всё – родное. К чему ни дотронься. К шершавости старенькой дверной ручки, жёсткости клеёнки – ну да, конечно, если разуваться, сапоги вот сюда, за занавеску, направо возле газового баллона, то на клеёнку – опереться левой рукой. И кричит рука от радости – узнаёт прикосновение. Занавеску на окне дёрнуть – не глядя, при любом освещении, в полной темноте, или когда месяц в окошко кухни светит – ты помнишь ту ночь, когда стояла у этого окна, проснулась попить? И так за душу взяло, так сжало сладко-сладко – так любви захотелось… Не маминой, а такой, чтобы… Помнишь? Ведро с самой вкусной на свете колодезной водой – той, что из колодца, что у Григоришиных прадед прокопал, на улице Калинина. Какой воды ни выпить – горной или горней, которую только ангелы пьют, – такой воды нигде нет. Той воды, из детства, которой ты пропитана с первых ромашковых купаний.
Каждый звук… Даже не звук, нет. Каждое эхо любого движения, скрип половицы, ритм, с которым покачивается занавеска, мурлыканье огня и сполохи в поддувале поют заветную песню. Папа с тёмного утра печи вычистил, золу на огород тазиками вынес, дров нарубил, щепу сложил – с одной спички – «чух!» – да какие ещё спички так пахнут? – только дома так можно согреться. Ноги ступают, тело тяжёлое покачивается. Внутри несёшь своё драгоценное дитя. Устала… Устала, конечно, сейчас время отдохнуть. Дом обнимает, укутывает, умывает родными звуками и запахами. Садишься на стульчик, смотришь, как язычки пламени пляшут, подставляешь то одну, то другую щеку или всем лицом отогреваешься. Здесь ты в утробе. Из этой утробы ты уехала в новый мир – когда пора пришла. Сюда ты вернулась – в своей утробе дитя принесла – здесь рожать.
Жизнь продолжить.
Хлеб на столе. Тёплый. Запах такой, что плакать хочется. Руки дрожат, вся тошнота уходит. Комок в горле. Хруст корочки на зубах. Так хрустит только родной-родной хлеб. Откусываешь кусочек, языком прикасаешься к ароматной шершавости, рот наполняется слюной – никогда, нигде ты такого вкуса не найдёшь. В этом хлебе – поля до горизонта, в этом хлебе вся земля, которую весь твой род поднял, все те труженики, что жизнь тебе дали; в этом хлебе вода и небо, дожди и радуги, снег и половодье, весна
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
