class="p1">Универсалистская модель «модернизации как вестернизации» остаётся лишь для использования «самодовольным чиновником»[102] Фукуямой и заводит Америку в тупики либерального интервенционизма (впрочем, к нашим дням американский политолог перековался и прославляет марксизм, что ещё раз подтверждает справедливость солженицынской мысли о единстве либерального и коммунистического крыльев просвещенческой идеологии).
В центре западной политической мысли оказывается концепция столкновения цивилизаций, признающая данилевско-тойнбианско-солженицынские «самостоятельные миры» реальными политическими субъектами. Если Сэмуэль Хантингтон обходит молчанием очевидную связь своей концепции с Гарвардской речью (которую он, вероятно, слышал лично, будучи преподавателем университета), то идеолог правого республиканизма, а затем – трампизма Патрик Бьюкенен ссылается на русского мыслителя постоянно: «Солженицын сказал: «Чтобы уничтожить народ, нужно лишить его корней»[103].
«Меня упрекали, что я разрушал двуполюсный мир. – говорил Солженицын на встрече в Саратовскому университете. – Я согласен этот упрёк принять: в том смысле разрушал, что, находясь в СССР, не боялся, когда головы секли, говорить о коммунизме всё, что я думал. А когда меня выслали на Запад, то, не боясь того, что нахожусь на американской земле, на их земле, я говорил всё, что думал, – о западной жизни, об Америке. И там находились такие, что писали жирными заголовками: пошёл вон, если тебе не нравится наша страна! убирайся в СССР! Да, я разрушал двуполюсный мир. Но он и не должен быть двуполюсным. Он должен быть многополюсным. Он имеет право на высокое и объёмное многообразие»[104].
«Гарвардская речь» была интеллектуальным Рубиконом и для глобальной, и для русской мысли – траектория орбитального пути себя исчерпала и намечается какая-то другая. Исчерпала – не значит, что уже закончилось движение по этой траектории. Но оно становится всё менее естественным и всё более принудительным.
Пророчество Солженицына о том, что сошедшая с коммунистических рельс Россия будет с изумлением наблюдать, как Запад будет принимать марксизм и коммунизм в их всё более чудовищных формах, похоже, начинает сбываться. Гримасы политкорректности складываются во всё более узнаваемую гулаговскую физиономию. Поучителен в этом смысле случай определяющего тенденции моды журнала «Vogue», который в рамках кампании за разнообразие… обрядил моделей разных рас и комплекций в одинаковые безликие едва не тюремного покроя робы. Это, конечно, «ГУЛАГ-лайт», пока чисто символический, но кто знает, как далеко зайдет дело дальше? Один из лидеров современных французских консерваторов Филипп де Вилье не случайно говорит в интервью «Фигаро» о том, что русский писатель научил его «видеть ГУЛАГ нашего времени»[105].
Солженицын покончил с монополией просвещенческого политического проекта на сочувствие человеческому страданию и, напротив, заговорил на языке боли тех, кто был замучен во имя идеалов Вольтера и Руссо вдохновленными ими революциями: французской-якобинской и российской-большевицкой[106].
«Для меня этот человек непосредственно принадлежит, естественно вписывается в плеяду писателей, которые своё искусство поставили на службу борьбе за справедливость. Но ряд таких писателей – Толстой, Золя, Гюго – состоял из людей, которые полностью принимали и полностью соответствовали идеологии Просвещения. А Солженицын к этой идеологии сейчас относится критически, и в этом парадокс», – отмечал уже отнюдь не консерватор, а напротив – либерал Андре Глюксман[107].
Автор «Архипелага ГУЛАГ» всегда подчеркивал, что большевизм является плодом не русской идеи, а европейского просвещенческого утопизма. «Русская идея» – «главное содержание» интернационального учения, пришедшего к нам с Запада? А когда Марат требовал «миллион голов» и утверждал, что голодный имеет право съесть сытого (какие знакомые ситуации!) – это тоже было «русское мессианское сознание»?»[108]. Убивает не «русская почва», убивает «дух 1789 года», убивает кровавое наследие Руссо, в которое неизбежно обращается рано или поздно невинное вольтерьянское ёрничество.
Русский писатель оказался подлинным духовным отцом, если не сказать пророком-вождем той консервативной альтернативы, которая обозначает себя повсюду в Европе и Америке как через государственную политику, так и через идеологии всё усиливающихся оппозиционных движений. В этом «выдуманном» Солженицыным под градом насмешек и оскорблений постглобальном мире наконец находится место и для «выдуманной» им России – если и не лишенной недостатков, то выразительной в своей вопиющей нормальности, как нормальны были века мировой истории без «демократических республик».
Не сумев остановить, ни книгой-предупреждением «Мартом Семнадцатого», ни новой политической программой «Как нам обустроить Россию», – фантасмагорию нового российского феврализма, Солженицын оказывается одним из наиболее яростных его критиков. И вновь его выступления подчинены логике борьбы за опору на свою территорию для русских.
Остановить распад советского варианта империи невозможно (да и не обязательно нужно, коль скоро империя эта превратилась в неподъемное бремя для русских). И Солженицын выдвигает программу консолидации русского ядра этой империи в виде союза России, Украины, Белоруссии и Казахстана, чтобы максимально избежать для русских участи разделенной нации. Когда крах СССР становится неминуемым – призывает Ельцина отказаться от признания административных границ республик межгосударственными, в частности – вернуть Крым и поставить перед Украиной вопрос об этническом размежевании с голосованием о независимости не всей УССР, а по областям.
«Россия сохраняет право на пересмотр границ с некоторыми из отделяющихся республик. Это особенно остро – с границами Украины и Казахстана, которые произвольно нарезали большевики. Обширный Юг нынешней УССР (Новороссия) и многие места Левобережья никогда не относились к исторической Украине, уж не говоря о дикой прихоти Хрущёва с Крымом. И если во Львове и Киеве наконец валят памятники Ленину. то почему держатся как за священные – за ленинские фальшивые границы, прочерченные после гражданской войны из тактических соображений той минуты?…Я с тем и спешу, чтобы просить Вас: защитить интересы тех многих миллионов, кто вовсе не желает от нас отделяться»[109].
Отношение Солженицына к украинской проблеме тем более показательно, что его собственная идентичность всегда была русско-украинской, он никогда не отрицал права Украины на существование, но в реальных, исторических этнических границах.
«В результате внезапного и грубого установления границ внутри славянских народов миллионы семейных и дружеских связей оказались разрушены. Разве это можно принять безропотно? Недавние выборы на Украине, к слову, явно демонстрируют предпочтения жителей Крыма и Донецка… Я сам почти наполовину украинец. В детстве я слышал очень много украинской речи. Я люблю эту культуру и искренне желаю Украине всяческих успехов, но только в ее истинных этнических границах – без прихваченных по дороге российских территорий. И уж точно не в качестве «великой державы», на что сейчас сделали ставку украинские националисты. Они всячески кривляются и приветствуют создание культа силы, убежденно стараясь слепить из России врага. Повсюду звучат агрессивные лозунги. В украинской армии вовсю пропагандируется неизбежность войны с Россией»[110].
Проблему права русской нации жить на своей земле он ставит
