лежал на нарах, подложив под голову мой скомканный спальник. Рядом лежал карабин.
– Ну и здоров ты спать, товарищ научный сотрудник, – сказал он, не открывая глаз. – Это я еще в своих хоромах приметил. Эдак не только бабу проспишь, самого себя спросонья не сыщешь.
Справившись с оторопью, я бросил дрова к печке и, демонстрируя невозмутимость, спросил:
– Пешим ходом к нам или на лодке?
По-прежнему не открывая глаз, Омельченко сердито буркнул:
– Кто бы мне ее выделил?
– Я к тому, что ночью моторка по протокам шарашилась.
Омельченко рывком сел и положил руку на карабин.
– Так это им ты сигналы подавал? Показывал дорожку к порожку?
– Я думал, Птицын.
– Ну и дурак! Его за каким рожном сюда понесет? Ночью на моторке даже Птицыну слабо. Видать, до края у них дошло, на рожон прут.
– У кого «у них»?
– Узнать бы, считай, полдела сделали. Не почудилось?
– Вроде нет. После ракеты сразу вырубились.
– Так это ты их за ящиками скарауливал? Вообще-то правильно, береженого Бог бережет. Только вот балаболить во сне самое последнее дело. Зверь, он даже дыхание чует, а когда с ним разговоры заводят, он это за полное к себе неуважение принимает, хвостом разворачивается. Я когда тебя услыхал, чуть тоже не развернулся. Погоришь еще с тобой на ровном месте. Где Валентин?
Я не сразу понял, что он спрашивает о Рыжем.
– Исчез.
– Сбежал, что ли?
– Или сбежал, или сбежали.
– Давно?
– Вчера утром.
– Интересные дела. Вовремя я, выходит, подоспел.
– Можно вопрос?
– Давай.
– Пешим ходом, Петр Семенович, вам сюда по самым скромным подсчетам недели две добираться. И то только вам, другим даже думать нечего. А вы – раз, два, три, четыре, пять… шесть, – загибал я пальцы, – меньше чем за неделю поспели. Лодки у вас не было. Непонятно.
– Непонятно, когда у медведя рога растут. Ты тут с ними не встречался еще?
– С кем?
– С косолапыми. Их тут не так чтобы мало проживает. Скорее наоборот.
– Они давно уже лапу сосут.
– Да нет, по такой погоде еще рановато. Могут шарашиться. Я на перевале одного видал. Сдалека, правда.
– Вы так и не ответили на мой вопрос.
– Слушай, Леха, что ты мне, как начальнику какому – «вы» да «вы». Перестраивайся. Мы сейчас с тобой по одной жердине перебираться должны.
– Что имеется в виду?
– То и имеется. Я еле хвост из мышеловки выдернул, а тебя вот-вот капканом прищемит. Хорошо еще, если живым останешься.
– Постараюсь. Так как все-таки?
– Дед подсобил. На проходящий санрейс пристроил. Им на Дальний прииск, а меня на полпути сбросили, на бывшей метеоплощадке. Оттуда через перевал всего и делов – день да ночь, сутки прочь. Не ломай голову, нам с тобой сейчас о другом думать надо.
– Дед, что, не знал, что ты в бегах?
– Дед всегда все знает. Ты, если что, на будущее всегда имей это в виду. Он-то сразу смикитил, что гром не из тучи, а из навозной кучи. Ты, говорит, там со своими загогулинами разберись, да молодому научному сотруднику при случае подмогни. А то боюсь, у него уже мозги набекрень из-за наших обстоятельств. Кошкин, говорит, кадр у него абсолютно безнадежный. Или ненадежный? Ненадежный! Пропал, говоришь?
– Пропал. Но, думаю, скоро отыщется.
– Не исключено. Дерьмо всегда поверху плавает.
– Тут выяснилось, что он со своими друзьями уже здесь побывал в летнее время.
– Вот это уже интересно. Расскажешь потом подробнее. А сейчас давай чайку сгоношим. Ты печку топи и все остальное, а я пока давану с полчасика. Пока ты в закрадке кемарил, пришлось окрестность на мушке держать. Очень она тут, я тебе скажу, нервная. Словно кто тебе в спину смотрит, так и тянет оглянуться. Ты как, нашел с ней общий язык?
– Ищу.
– Правильно делаешь. Самое первое дело в сложных обстоятельствах.
Я стал растапливать печку. Когда оглянулся, Омельченко уже спал.
* * *
– Такие вот дела, Петр Семенович, – закончил я свой далеко не подробный рассказ о том, что произошло здесь за последние сорок восемь часов. Кое-что оставил, как говорится, пока за кадром, до лучших времен. Тем более, сам еще не разобрался, что имеет отношение к делу, а что просто субъективные заморочки запутавшегося в событиях невольного в них участника.
Омельченко довольно долго молчал, приканчивая третью кружку крепчайшего чая, который заварил сам, выплеснув предварительно прежнюю заварку за порог. Отставив наконец от себя кружку, мечтательно произнес:
– В баньку бы сейчас… – И, помолчав, добавил: – И поспать часиков надцать.
– Спите, – предложил я, удивленный его реакцией.
– Боюсь, Леха, мы с тобой теперь не скоро отоспимся. Разве только на том свете.
– Не думаю, что все так страшно. Пока кроме Кошкина и ночной моторки никаких особенных событий не наблюдалось.
– Погоди, не договорил… Будет страшно, если мы с тобой меры не примем.
– Какие меры?
– А вот это давай соображать. Ты со своей научной точки, а я с другой стороны.
– Ну, к науке все это не имеет ни малейшего отношения. Скорее всего, к самому обычному криминалу.
– Не скажи. Без науки сейчас разобраться, что к чему, ноль целых, ноль десятых. Понимаешь, нет?
– Нет.
– На шатуна с мелкашкой не попрёшь. Схарчит за милую душу.
– Мое мнение – нечего тут голову ломать. Все дело в золоте, которое тогда пропало. У нас его нет, поэтому бояться нечего.
– Золотишко, конечно, тоже не последнее дело. Для кого-то первое. Только одним золотишком тут все концы не свяжешь. Слишком много непоняток остается. А где непонятки, там Петру Семеновичу статья. Или хужей того. Поэтому разобраться нам следует досконально. Без науки никак. Что, Арсению Павловичу в других местах птичек мало было? Я ему сколько раз предлагал: покажу места, где этих птичек – во! На голову садятся. Всех здешних и пролетающих видов. Нет, ему только здесь медом намазано оказалось. Серьезные люди предупреждали – не лезь черту на рога. Так он все шуточками да прибауточками. Здесь, говорит, зона, где все существование земное с самого неразличимого низу до самого неразличимого верху обозначено. Именно так и выразился. Я почему запомнил – по глупости своей пошутил неумно. Раз, говорю, Арсений Павлович, и вверху и внизу ни хрена различить невозможно, зачем тогда соваться туда безо всякой пользы. Знаешь, что он мне на это выдал?
– Понятия не имею.
– Если, говорит, наука только насчет сегодняшней пользы суетиться будет, то это уже не наука, а накладная на получение готовой продукции со склада. Поддерживаешь такую точку зрения?
– Вполне.
– А я вот несогласие высказал. Если, говорю, меня по этой накладной
