Федор опять застонал, в этот раз от облегчения и нового прилива желания, когда женщина освободила из тесного плена одежды его возбужденное естество.
— Фаечка, родная, я же взорвусь, как только ты меня коснешься… и так уже на пределе… — выговорил хрипло, увидев, что Фифа склоняется к нему с явным намерением подарить самую интимную ласку — губами и языком. — У меня слишком давно не было близости… чувствую себя моряком после дальнего рейса.
— Ну, если так, то это мы сделаем в другой раз, — смирилась Фаина. — Иди ко мне.
Она вытянулась рядом с Федором, улеглась на бок, оттопырила попку и прижалась ею к боку мужчины.
— Поза «ложечки», — оповестила весело. — И тебе хорошо, и для нас с малышом безопасно.
— Ох, ложечка ты моя… сладкая до боли, — Лукьянов тут же развернулся к Фае, прижался к ней животом, толкнулся внутрь женского тела, обхватив руками талию Фифы и скользя по ней вверх. — Прости, но и так меня надолго не хватит…
— А мне долго и не надо, — прогнула спинку Фаина. — Я еще не остыла.
Федор вошел до упора и замер, ожидая, когда отступит очередной спазм желания. Лишь его пальцы играли, ни на миг не останавливаясь, с набухшими коричневыми горошинками, венчающими нежную женскую грудь. Потом задвигался, ускоряясь, теряя остатки выдержки, сбиваясь с дыхания, ощущая пульсацию во всем своем теле…
— Да, Федь, да, хорошо, — подзадоривала его Фая, прижимаясь к нему все плотнее, — еще, мой хороший, еще немножко!
— Немножко?.. да… прости, но… ооооооойййй… — Лукьянов еще раз толкнулся вперед, вжался в тело своей любимой, приник лицом к влажной от испарины спине Фаины и, вздрагивая, провалился в пучину острого удовольствия…
К счастью, Фаине хватило этих мгновений, чтобы тоже поймать волну и взлететь на пик, так что она дрожала, вздыхала и постанывала вместе с мужчиной, который теперь стал её мужчиной в самом глубоком и полном смысле этого слова.
***
Спускаться вниз не хотелось. Не хотелось разлипаться, отделяться друг от друга. Притяжение между Федором и Фаиной выросло внезапно, скачком, и стало таким сильным, будто они превратились в два больших магнита.
Федор занялся елкой, Фаина — готовкой, но оба то и дело обменивались взглядами, улыбками, кивками. Федор чувствовал себя странно. С одной стороны, он сбросил напряжение, избавился от тянущего чувства внизу живота. С другой стороны, теперь он еще больше жаждал близости с Фифой, буквально сходил с ума от потребности трогать ее, целовать, ласкать… Ему словно дали попробовать ложечку вкуснейшего мороженого, но не позволили насытиться и отставили ведерко в сторону. Что бы он ни делал, чем бы ни был занят, его мысли, а вслед за ними и взгляд, то и дело возвращались к Фаине.
Остаток дня прошел для Лукьянова в каком-то тумане — он что-то делал, что-то говорил, даже что-то ел, а сам ждал, ждал, ждал — ночи, того заветного часа, когда он сможет вновь остаться наедине с Фаиной, и будет вновь прижимать к себе, целовать и ласкать ее маняще-женственное тело.
И вот до наступления Нового года остался всего один час. Фаина и Надежда Семеновна завершили последние приготовления, принарядились, накрыли на стол и расставили под елкой красиво упакованные коробки с подарками. Федор тоже принес и пристроил рядышком пару коробочек.
— Ну, мои дорогие, давайте уже и за стол усаживаться, — пригласила баба Надя. — Пока старый год проводим, а там и новый пора встречать будет.
— Давайте! — согласились Федор и Фифа.
Последний час уходящего две тысячи пятнадцатого года истек незаметно, минута за минутой, и вот уже на экране телевизора появились Кремлевские Куранты, и Президент завел свою поздравительную речь. С двенадцатым ударом часов Фаина, Федор и баба Надя сдвинули бокалы. Наполненный благородным вином пятилетней выдержки хрусталь негромко зазвенел.
Отпив глоток, Лукьянов сказал не тост даже, не поздравление, а слова, которые шли из глубины его сердца:
— Сегодняшний день был для меня наполнен счастьем. Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Я хочу загадать желание. Пусть то, что началось сегодня, продлится не один год, а всю мою жизнь!
— Очень хорошее желание, пусть оно сбудется, — кивнула бабушка Фаины.
— Поддерживаю! — одарила мужчину улыбкой сама Фая.
После того, как свои поздравления озвучили надежда Семеновна и Фая, а тарелки слегка опустели, настало время распаковывать подарки.
Федор ждал этого момента с легким беспокойством: ему очень хотелось, чтобы его подарок понравился Фифе, а еще он гадал, что приготовила для него любимая женщина. Хотелось верить, что в коробке его ждет не стандартный набор из шампуня и пены для бритья, а что-то более оригинальное.
— Ну-ка посмотрим, что нам тут дед Мороз под елочку положил, — пошутила баба Надя. — Смотри-ка, внучка, это, кажется, тебе!
Фифа приняла из рук бабушки сверток и коробочку. В свертке оказались вязаные варежки, носочки, шарфик и шапка: похоже, старушка потратила не один день, вывязывая на спицах красивые орнаменты.
— Ой, как здорово! Спасибо, ба! — Фая искренне обрадовалась теплым вязаным одежкам и от души чмокнула старушку в морщинистую щеку. — А тут что? — она сняла обертку и увидела обтянутый синим бархатом футлярчик — в такие обычно упаковывают украшения в ювелирных магазинах.
Фаина чуть замялась, не решаясь откидывать крышку: если там окажется обручальное кольцо, получится неловко: она ведь уже сказала, что пока не готова думать о замужестве…
Взглянула на побледневшего Федора. Прочла в его глазах тревогу, любовь и надежду, решилась и открыла коробочку.
— Перстень! С янтарем! — воскликнула восторженно. — Похоже, старинный… Это просто чудо. Где ты такое нашел, Федя?!
У Лукьянова отлегло от сердца: Фифа не подвела, оправдала его надежды и сумела оценить подарок.
— Этот перстень передала мне бабушка. Она рассказывала, что он принадлежал ее бабушке, а значит, моей пра-пра-бабушке.
— Он же серебряный, да?
— Да. Это черненое серебро, — кивнул Федор. — У бабушки были такие же маленькие изящные пальцы, как у тебя, Фая. Надеюсь, тебе этот перстенек придется впору.
— Вот сейчас и примерим! — Фифа надела колечко на средний палец левой руки. Он оказался как раз в пору. — И правда подошел! Спасибо, Федь, ты как угадал с подарком: я обожаю украшения, к тому же старинные, да еще и с янтарем!
— Я… рад. очень! Моя бабушка хотела, чтобы я передал это колечко своей любимой женщине…
Лукьянов был бесконечно растроган тем, с какой радостью и признательностью приняла Фифа его подарок — может, не слишком дорогой, но бесконечно ценный для него, Федора. Лане вручить это украшение не решился: подозревал, что она не сумеет оценить дар по достоинству, да и не было у него настоящих чувств к первой супруге. Мужчина снял очки и с силой потер переносицу, справляясь с нахлынувшими чувствами.
