Как только Фифа разобралась в себе и своих желаниях, ей сразу же стало легко и весело на душе. Она задвигалась шустрее, начала даже приплясывать и подпевать веселой песенке, звучащей из колонок телевизора.
Федор, наблюдая за танцующей возле кухонного стола молодой женщиной, снова забыл о елке, остановился, любуясь. «Я пропал. Окончательно пропал, — поставил диагноз своему сердцу. — Эта картина будет всегда стоять у меня перед глазами, и я всегда буду любить и желать эту женщину…»
— Внучка, — вывел мужчину из легкого транса голос наблюдательной Надежды Семеновны. — Похоже, Федя справился с крупными игрушками и ждет твоих дальнейших распоряжений.
— А?.. Да. Что еще развесить? — вернулся в реальность Лукьянов.
— Сейчас покажу, — Фаина обмыла и вытерла полотенцем руки и поспешила к мужчине. — Вот тут у нас золотые шишки, а тут — игрушечные мандаринки. Их можешь развешивать и на верхних ветках, и на нижних, вперемешку с шариками. У тебя классно все получается, — похвалила она напоследок Федора, который, принимая коробку, обхватил пальцами и сжал на несколько мгновений ее ладошку.
— Я рад, что тебе нравится, — по-прежнему не желая отпускать Фаю, отозвался он.
— Тогда вот тебе маленькое поощрение, — Фифа игриво чмокнула Федора, на этот раз в губы, — и я пошла дальше воевать с фаршированными блинчиками.
— Хорошо, — приняв и пусть совсем ненадолго, но все же продлив поцелуй, отпустил ее Федор.
— Эх, молодежь, — вздохнула негромко баба Надя. — Идите уже, отдохните полчаса, помилуйтесь, потом продолжите. А то у вас же все мысли об одном…
— Ну… мне и в самом деле не мешало бы отдохнуть, — признала Фая. — Пойду, прилягу, а Федор посидит со мной рядышком, чтобы я не уснула.
Фифа сняла фартук — кокетливый, в оборочках и с вышитыми на груди вишенками, и направилась к лестнице на второй этаж. Лукьянов поднялся вслед за ней и, повинуясь жесту Фаи, которая приглашающе махнула ему рукой, прошел в ее спальню.
Фаина разулась, влезла на кровать, улеглась и похлопала по соседней подушке:
— Приляжешь рядом?
Федор молча опустился на кровать. Возбуждение, охватившее его при виде танцующей Фаины, с ее круглым животиком и вишенками на фартуке, которые, похоже, были вышиты с намеком и указывали те заветные места, где находятся соски женщины, достигло такой силы, что думать о чем-либо стало трудно.
— Фа-а-я-а… — протянул он охрипшим голосом. — Ты безумно хорошенькая… я теряю голову каждый раз, когда смотрю на тебя. Еще эти твои вишенки!
— То-то у тебя был настолько глупый вид, что бабуля нас наверх отправила, — хихикнула Фифа. — Ты мне тоже нравишься, Федь-медведь. Очень.
Фаина перевернулась на бок, чуть приподнялась на локте и, склонив голову, приблизила свое лицо к лицу мужчины:
— Поцелуешь меня?
Слова были лишними. Лукьянов судорожно втянул в себя воздух и набросился на маняще раскрытые в игривой улыбке губы. Ему было так сладко, так оглушительно хорошо, что он забыл обо всем, кроме прелестного гибкого женского тела, которое так неожиданно оказалось в его руках.
Фая крепко прижималась к Федору, ерзала и чуть постанывала, наслаждаясь поцелуем, дразня, провоцируя, пробуждая в молодом мужчине всю его чувственность. И таки добилась своего: потерявшись в ощущениях, Федор тоже задвигался, обхватил упругие женские ягодицы, прижал Фаину к себе, задвигал бедрами… Теперь Фифа в полной мере ощутила всю силу и твердость его желания. И это ей ужасно понравилось. Настолько, что она засомневалась, что они оба сумеют дождаться ночи.
Не в силах лежать и дальше, Федор исхитрился сначала перевернуться на бок, а потом и вовсе оказаться сверху. Продолжая терзать губы Фаины, он перенес вес на одну руку, а вторая, словно обретя собственную жизнь, пустилась путешествовать по телу Фаи: погладила плечо, сжала грудь, прогулялась по животику и нащупала краешек короткой домашней кофточки, под которой не было никакой другой одежды, только нежная, бархатистая наощупь теплая кожа.
Мужчине тут же захотелось ощутить вкус этой кожи, и он, оторвавшись от губ Фифы, скользнул вниз, приподнял край кофточки, приник ртом к животику. Поцелуй пришелся чуть выше пупка. Фая поощрительно простонала что-то вроде «о, да!» и Лукьянов двинулся выше, еще больше поднял край кофточки, увидел кружева бюстгальтера, через которые просвечивала белая кожа груди и темные ареолы сосков.
— О, Боже… я сдохну прямо сейчас, если не поцелую тебя сюда, — прерывисто дыша, пробормотал он, обращаясь к Фаине и, не дожидаясь ответа, припал к ее груди.
Но и этого Федору очень скоро стало мало. Кружева — это, конечно, красиво, но на вкус — не очень, да и язык они покалывают. Поэтому мужчина сделал самое естественное движение: расстегнул лифчик, благо, застежка оказалась спереди, и высвободил из плена два совершенных в своей зрелой красоте, налитых полушария.
Его первая жена, Лана, была плоскогрудой, как и большинство моделей, и Федор порой тайком спрашивал себя, чем он думал, когда решил, что его это привлекает…
Зато сейчас перед ним оказался такой щедрый подарок, что он просто захлебнулся счастьем:
— Твоя грудь, Фая, — выдохнул со стоном, — она идеальна!
Больше говорить Лукьянов не мог: он трогал, мял, посасывал и покусывал, покрывал поцелуями каждый миллиметр роскошной плоти.
Фаина вздыхала, охала, выгибалась под ним, то ероша его короткие волосы, то вцепляясь орлицей в его сильные плечи. Грудь у нее всегда была чувствительной, и Фае нравилось до умопомрачения, когда бывший муж ласкал ее — жаль, что Славик не старался при этом быть нежным, и порой причинял Фае настоящую боль, которая сводила «на нет» возбуждение женщины…
Федор оказался куда более трепетным и осторожным. Он каким-то странным образом чувствовал, как именно нужно прикасаться к Фифе, чтобы доставить ей максимум удовольствия. Поцелуй, посасывание, короткий дразнящий удар языком — и Фаину выгибает дугой. Снова легкий, едва ощутимый укус, поглаживание и еще один удар языком — и Фаина, охнув, улетает на небеса. Да-да! Впервые в жизни Фая пережила самый настоящий оргазм, даже не сняв с себя трусики…
— Ты просто волшебник какой-то, Федь, — просипела она, приходя в себя. Горло пересохло и чуть охрипло от частого дыхания и стонов, которые вырывал из ее легких оказавшийся страстным и умелым любовником Лукьянов. — Мне никогда не было так хорошо…
Она заглянула в смеющиеся и, одновременно, полные нежности глаза мужчины.
— Истерзал меня всю, — буркнула, сделав строгий и грозный вид. — Я тебе отомщу!
Хитро улыбаясь, она скользнула ладошкой вниз, нащупала и чуть сжала сквозь мягкие домашние брюки напряженную плоть мужчины, повела легонько вверх, потом вниз. Лукьянов запрокинул голову, зажмурился и застонал сквозь зубы:
— Верю. Ты сумеешь…
— Это хорошо, что веришь, — заявила Фифа, помогла Федору избавиться от свитера и потянула вниз резинку его домашних брюк.
