На рассвете несколько мужчин выкопали яму рядом с цветущим деревом-кажу. Глубокая могила была первой, появившейся с той поры, как местечко начало называться Большой Засадой. Они взялись за лопаты и мотыги после отъезда Мизаэла и Априжиу — удирая, мальчишка корчился в седле Тотонью.
Когда мужчины стали преследовать его, старик в чем был, то есть голый, оседлал коня Пирапора — быстрого как ветер, если верить похвальбе Мизаэла, — и пустился во весь дух бешеным галопом. Случаются несчастья, шальные пули попадают в грудь или голову, но чаще всего курок спускают от страха, а не из желания убить.
Как бы то ни было, пришлось удовлетвориться трепкой, заданной Мизаэлу и мальчишке Априжиу. Их опустили ниже некуда — тут уж по-другому не скажешь. «Вонючка, свиное рыло», — сказал Жерину, который знавал Мизаэла в других переделках. Стоя на коленях, Мизаэл молил о прощении, чтобы спасти свою жизнь.
Каштор и Лупишсиниу приделали к гамаку длинные бамбуковые шесты и притащили его на собственных плечах. В процессии перемешивались смех и слезы, усопшую поминали добром, не вспоминали колкости и дурное настроение, хвалили за храбрость, искренность, сладости из жака, банановые кружочки и наливку из женипапу. На кладбище шли тихо, Тисау вспоминал подробности разговоров, монастырь в Сан-Криштовау, церковное вино, большой колокол и доброго брату Нуну, любителя милых девчушек. Он улыбнулся воспоминаниям, а когда тело опустили в могилу, спросил:
— Кто-нибудь может прочитать молитву? Она жила в монастыре, почти постриглась. Надо бы помолиться за нее.
Они попытались, и не один раз, но никто не знал молитву от начала до конца, даже коротенькую «Аве Мария». Меренсия простила грешницу, как то предписывает милосердие, но не до такой степени, чтобы явиться на кладбище. Но даже так душа Котиньи не поднялась на небеса — если, конечно, существуют небеса для проституток, — без ключа, без молитвы, которая открыла бы ей врата.
Могучий голос Фадула Абдалы затянул отрывки из «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Мальчишкой он помогал своему дяде-священнику во время богослужения в ливанской деревне. Он молился по-арабски истово и с чувством, приятно было слушать его, аж слезу вышибало. Эпифания не сдержалась и начала всхлипывать.
Как только они вернулись, солнце исчезло. Зима снова вступила в свои права.
14
Эпифания не стала ждать конца зимы, чтобы переехать. Она отпраздновала Сан-Жуау и Сан-Педру и сказала тем, кто захотел слушать, что никогда так не веселилась.
В ночь Сан-Жуау перед хижинами загорелось множество костров; соседи ходили друг к другу в гости. Пустырь сверкал от фейерверков, ползучих хлопушек, ракет, бомбочек, звездочек, разноцветных шутих: синих, зеленых, красных, розовых — таких красивых! Ели до отвала и пили вволю, и проститутки признались с восторгом: никто так не танцует кадриль, как Каштор Абдуим, — негр-то был специалист по всякой иностранщине. Эпифания прыгала через костер вместе с Зулейкой — та стала ей кумой.
Кульминационным моментом стал запуск воздушного шара — сюрприз для всех, кроме Тисау и Короки. Шел мелкий дождик, шар накачали дымом у самого большого костра, на пустыре, где все собрались. Зажгли фитиль, шар поднялся в небо и затерялся. Перед тем как исчезнуть, он смешался с немногочисленными тусклыми звездами — ложная звезда была самой красивой.
Еще отпраздновали ночь Сан-Педру, чтобы покончить с наливкой из женипапу, приготовленной Котиньей, и использовать Педру Цыгана с его гармошкой.
Несколько дней спустя, рано поутру, Каштор — он как раз закончил с копытами Розеды, главной ослицы каравана Элизиу, подчистив их долотом и установив четыре новенькие подковы, — увидал ожидавшую его Эпифанию, уже готовую к отъезду: они провели вместе ночь, и она ничего ему не сказала. Узелок на голове — там тряпки и шлепанцы, все ее хозяйство.
— Я ухожу, Тисау. — Она решила поехать вместе с караваном Элизиу, чтобы не путешествовать в одиночку. — Я могу увезти абебе, который ты сделал для меня? — В глазах и в голосе — решимость, немного грусти и дикая гордость.
Тисау вручил ей латунное зеркальце, изображавшее Ошум в пежи с духами. Он не просил ее остаться, только сказал:
— Я буду помнить о тебе всю жизнь.
Босая, узелок на голове, абебе в руках, Эпифания поехала с караваном в сторону Такараша. Гонимый Дух долго шел за ней, потом понял, что негритянка уходит навсегда, и вернулся, чтобы улечься у жаркой печи. Он был все такой же тощий и уродливый — впрочем, как выяснилось, храбрый и хороший охотник. Он сторожил кузницу и ждал Тисау.
Капитан Натариу да Фонсека встречает на дороге семью из Сержипи и направляет ее в Большую Засаду
1
«Похожи на паломников, не хватает только собак и пения», — подумал капитан Натариу да Фонсека, увидев караван.
В юности Натариу бродяжничал и не пропускал ни единого праздника в честь святых чудотворцев на берегах реки Сан-Франсиску, где он родился.[71]Он был поводырем слепого, любовником проститутки, приглядывал за блаженным. Верхом на коне Апокалипсиса блаженный Деошкоредеш неуклонно приближался ко дню Страшного суда, созывая кающихся грешников в канун конца света. Вестник-архангел рядом с ним вместо грубы нес винтовку и глядел в прицел.
Участник праздника трех стигматов, вестник безумия, верный доброму Иисусу и Деве Богородице, безбородый глашатай постиг, что есть крайний ужас. Он плясал на празднике умирающих, посыпал голову пеплом Великого поста и жег Иуду накануне Пасхи. Завет Иуды оставлял народу только чудеса и выполнение обетов — ах, это земля нищеты и беззакония! В краю какао не было ни шествий, ни чудес.
2
Народ из Сержипи появлялся на дорогах окрест Змеиной реки, углубляясь затем в заросли — на новых фазендах нужны были работники. По дороге они закупались в лавочке Фадула, купались в протоке, спрашивали о том о сем. Денег у них было совсем в обрез, но те, кому было совсем невтерпеж, все-таки выкраивали несколько монеток и шли к женщинам. Хорошее это место, красивое.
В Сержипи — на родине, покинутой ими, — они слышали фантастические байки, просто сказки волшебные о землях на юге Баии — там, где растет какао. Плодородная земля, еще по большей части свободная — нужно только прийти и взять; там такие пашни, настоящая золотая жила! Много работы для серпа и мотыги, нужны погонщики ослов, нужно валить лес, да и стрелять тоже. У кого есть честолюбие, кто захочет и сумеет не упустить удачу, может и разбогатеть.
На ярмарках рассказывали о таких случаях — чистая правда, ни грамма вымысла. История полковника Энрике Баррету, короля какао, в стихах ходила из уст в уста под звуки шестиструнной виолау: «Умирая от голода, я ушел из Симау-Диаша…» Он был тогда молод, «весь капитал — рукоятка ножа». Поначалу — наемный работник, потом — погонщик, «он гнал ослов ночью и днем». Он открыл кабачок в одном селении, чтобы «торговать кашасой и провиантом», скопил деньжат, чтобы купить сажень земли, посадил там какао и — долго ли, коротко ли — взлетел ввысь «важной птицей». Король какао, полковник Энрике Баррету, родился и вырос в нищете в Симау-Диаше. Под Новый год он подкидывал родичам немного мелочи, чтобы они с голоду не померли в своем полусонном Сержипи. Он-то, полковник, стал настоящим грапиуна.
