В той часовне присутствовали монсеньор Пьер Кошон, епископ Бове, брат Леметр, представитель главного инквизитора Франции, герцог Бедфордский, архиепископ Винчестерский, а также множество знатных и влиятельных особ – английских и французских епископов, аббатов и монахов, докторов и бакалавров богословия и законоведения, а кроме того, баронов и рыцарей.
То, что Жанна была облачена в мужское платье, показалось присутствующим невиданным бесстыдством и непристойностью.
Начал допрос епископ Кошон.
– Жанна, думаете ли вы, что посланы Богом?
– Если бы не была я послана Богом, разве пришла бы я к людям? Нет, лучше бы я умерла страшной смертью! Вот вы говорите, что вы судите меня, что вы – мои судьи… но берегитесь, это я сужу вас, ибо воистину послана Господом! Я доподлинно знаю, что англичане будут изгнаны из Франции, знаю это так же несомненно, как то, что сейчас вижу вас перед собой! Господь каждый день говорит мне это, иначе я давно бы уже умерла!
Лучшие богословы и законоведы Парижского университета, лучшие умы католической церкви собрались в Руанской часовне, чтобы обрушиться на неграмотную деревенскую девушку, почти девочку, но ничего не могли с нею сделать. Каждым своим вопросом они ставили ей западню, пытались поймать ее – но она была неуловима для них, как птица небесная для неумелых птицеловов.
Зрители, присутствовавшие на суде, не уставали поражаться, как умно и тонко отвечала Жанна своим судьям, словно кто-то подсказывал ей слова. Одни считали, что слова эти подсказывал ей Бог, другие, исполненные ненависти, – диктует ей дьявол.
Но как бы умно ни отвечала Жанна на вопросы судей, как бы твердо ни держалась она – исход суда был предрешен. Не сумев добиться признания вины своими вопросами, судьи применили другие, более надежные методы.
Утром 9 мая Жанну привели в пыточную палату, которая была в башне Руанского замка. Там ждали ее два палача, у которых были уже наготове дыба и клещи, раскаленная жаровня и тиски для рук и ног, иглы и крючья, другие орудия пыток.
Жанна взглянула на эти орудия – и обильные слезы потекли по ее щекам.
– О чем ты плачешь? – спросил ее епископ Кошон.
– О том, что не смогу выдержать страшные муки, которые вы мне уготовили.
– Так не доводи до пыток. Признай свои греховные помыслы, признай, что действовала по наущению дьявола, – и будешь прощена. Церковь наша милосердна к заблудшим душам.
– Как же я могу признать то, чего не было? Тогда мне и правда не будет прощения!
Наконец настал страшный день. На простой крестьянской телеге, под конвоем двух десятков английских солдат повезли Жанну на площадь Старого рынка, где был уже сколочен эшафот и сложены на нем дрова.
На возвышение рядом с эшафотом поднялся епископ Кошон в сопровождении других церковных патриархов, чтобы огласить обвинительный вердикт. В нем назвал он Жанну еретичкой и ведьмой, нераскаявшейся служительницей дьявола, несомненно, достойной позорной смерти.
– Именем Божьим мы объявляем тебе, Жанна, что, подобно гнилому плоду, должна ты быть незамедлительно исторгнута из лона нашей святой католической Церкви, дабы не заразить здоровые ее плоды! Мы извергаем тебя и предаем в руки власти мирской, смиренно прося ее проявить к тебе милосердие и избавить от пролития крови и членовредительства…
Все знали, что это значит.
Церковь передает осужденную в руки мирской власти, чтобы кровь ее не была на ее руках. А казнь без пролития крови и членовредительства – это сожжение на костре…
Огласив приговор и отлучение, все духовные лица сошли с помоста – они сделали свое дело, теперь Жанна перешла в руки светской власти, дальнейшее было уже ее дело.
Светскую власть представлял городской голова Руана, бальи мэтр Жан Ле Бутейль. Он стоял на возвышении возле эшафота в окружении советников и городских чиновников. Ему так не терпелось отделаться от Жанны, закончить отвратительный спектакль, что он не стал даже зачитывать заготовленный заранее приговор, а просто махнул рукой палачу:
– Делай, что должен!
Жанна тем временем опустилась на колени, сложила руки на груди и молилась. Лицо ее было озарено нездешним светом.
Палач подошел к ней, рывком поднял на ноги и повел на эшафот.
Она была облачена в длинную серую рубаху и желтый шутовской колпак с надписями «вероотступница», «ведьма», «еретичка» и «идолопоклонница».
– Крест! Дайте мне крест! – воскликнула она, поднявшись на лобное место.
Кто-то из присутствующих подал ей два скрещенных сучка, взяв их из приготовленного хвороста. Жанна прижала этот крест к себе, оглядела с высоты помоста толпу, город и воскликнула звонким голосом:
– О Руан, Руан! Как бы не пострадать тебе из-за меня! Как бы не пролилась из-за сегодняшнего дня кровь твоих жителей!
– Делай свое дело! – повторил бальи.
Палач поднес к дровам факел, и пламя в мгновение ока охватило эшафот.
И в этот момент весь собравшийся на площади народ громко ахнул: из пламени вылетел белоснежный голубь.
– Горе нам! – проговорил один из английских ратников. – Мы сожгли святую!
Мы миновали железнодорожный переезд и выехали в промзону. Унылые серые корпуса чередовались со складскими ангарами и заросшими пожухлым бурьяном безлюдными пустырями. Стасик покосился на меня:
– Это точно здесь?
– Точно, точно! Уже подъезжаем!
И действительно, как только мы объехали очередной бетонный корпус, впереди показалось круглое здание, опоясанное спиралью пандуса и сияющее, как рождественская ель. Над центральным входом светилась нагло ухмыляющаяся и подмигивающая козлиная морда.
У меня возникло чувство, которое французы называют дежавю, – будто я каким-то необъяснимым образом вернулась в прошлое. Как и прежде, перед входом в здание было припарковано множество машин, среди них много дорогих. Мы поставили свою машину рядом с ними и направились к дверям клуба.
Над дверью, украшенной все той же козлиной мордой, светилось ярким неоном название клуба на двух языках: «Орифламма – Oriflamme».
С каждой минутой ощущение дежавю усиливалось. Как и прежде, у входа в клуб толклось несколько девчонок в ярких вечерних нарядах. Как и прежде, они показались мне жалкими. Как и прежде, они пытались просочиться в клуб, умаслив все того же охранника с розовой детской физиономией. Как же его зовут… кажется, Артур.
Он был непоколебим и с безразличным видом держал оборону. И тут он увидел меня. Лицо его вытянулось, глаза удивленно округлились.
– Ты?!
– Как видишь! – отрезала я и уверенно шагнула к двери.
