Как цивилизованно мы ведем себя в клетке, думала Маргерит. Как легко позволяем себе забыть про тела за воротами.
Вот занавес наконец поднят, сцену заливает ярким светом, зал превращается в заполненную тенями пустоту, зрителей в нем скорее ощущаешь, чем видишь. Вот Ари ее представляет. Вот после странного провала во времени, из тех, которые случаются при каждом ее публичном выступлении, она уже за кафедрой, благодарит Ари, благодарит собравшихся, ковыряется в карманном сервере, чтобы вывести тезисы.
– Вопрос…
Голос сорвался на фальцет. Она прокашлялась.
– Вопрос, которым я бы хотела задаться сегодня: не обманываем ли мы сами себя, неукоснительно следуя методу деконструкции при наблюдении за народом, населяющим UMa47/E?
Формулировка достаточно сухая, чтобы простого человека в зале начало клонить в сон, однако Маргерит сумела разглядеть, как несколько знакомых лиц, нахмурившись, словно уменьшились в размере.
– Я намеренно использовала провокационную формулировку – народ. С самого начала участники проектов в Кроссбэнке и Слепом Озере постарались полностью исключить антропоцентризм – тенденцию наделять иные виды человеческими характеристиками. Это широко распространенная ошибка, заставляющая нас называть детеныша пантеры «милым», а орла – «благородным», и ошибку эту люди делают едва ли не с тех самых пор, как слезли с деревьев. Однако сегодня мы живем в просвещенном веке, мы научились видеть и ценить все живое таким, каким оно является в действительности, а не таким, каким нам хотелось бы. А вся долгая и убедительная история науки научила нас, среди прочего, внимательно наблюдать, прежде чем судить – и если уж мы судим, основывать суждения на увиденном, а не на том, во что нам хотелось бы верить.
Поэтому, говорим мы себе, предмет наших наблюдений с 47-й Большой Медведицы следует именовать «существами» или «организмами», но не «народом». Мы не должны ничего предполагать заранее. В аналитической дискуссии нет места нашим страхам и желаниям, нашим надеждам и мечтам, нашим лингвистическим предрассудкам, нашим постмодернистским теориям и нашему культурному багажу, полному воображаемых инопланетян. Персонажи кино пусть останутся на экране, а томик Герберта Уэллса – на полке в библиотеке. Если мы видим город, не следует называть его так даже чисто условно, поскольку термин «город» подразумевает Карфаген и Рим, Берлин и Лос-Анджелес, а все это есть продукт человеческой биологии, человеческого творчества и накопленного за несколько тысячелетий человеческого знания. Мы напоминаем себе, что город, который мы видим, возможно, вовсе и не город, и гораздо более близкой аналогией для него будет муравейник, гнездо термитов или коралловый риф.
Во время пауз она слышала эхо собственных слов – басовые ноты, резонирующие от задней стены зала.
– Мы изо всех сил стараемся себя не обмануть. И в общем и целом неплохо с этим справляемся. Барьер, отделяющий нас от народа UMa47/E, до боли очевиден. Антропологи давно объяснили, что культура есть набор общих символов, а у нас и предмета наших исследований нет ничего общего. Давно сказано, что каждая культура объясняет лишь саму себя, а наши культуры так же мало смешиваются между собой, как вода и масло. Между нашим эпигенетическим поведением и их отсутствуют точки пересечения.
Неудобство здесь в том, что приходится начинать с самого начала. Мы не можем, к примеру, говорить о чужой «архитектуре», поскольку сначала нам придется убрать из этого, казалось бы, совершенно невинного слова фундамент и каркас человеческих целей и человеческой эстетики, а без них само слово «архитектура» повиснет в воздухе, утратит структуру и целостность. Аналогичным образом мы не можем говорить о чужом «искусстве» или «труде», «отдыхе» или «науке». Список бесконечен, и все, что нам в результате остается – поведение как таковое. Которое следует изучить и каталогизировать во всех его мельчайших проявлениях.
Мы можем говорить, что Субъект перемещается туда-то, выполняет те или иные действия, делает это относительно медленно или относительно быстро, поворачивается налево или направо, ест то-то и то-то, – во всяком случае, если не возражать против слова «ест» как проявления ползучего антропоцентризма и не использовать взамен слова «употребляет в пищу». Означают они одно и то же, однако последнее лучше смотрится в отчетах: «Субъект употребил в пищу растительный материал». В действительности он съел растение – я это знаю, и вы знаете, но научный редактор никогда не пропустит такое в печать.
Послышался осторожный смех. Рэй у нее за спиной громко и презрительно фыркнул.
– Мы проверяем коннотации каждого используемого слова с истинно цензорским пылом. Все это делается во имя науки и часто имеет под собой веские причины.
Вопрос – не ослепляем ли мы в то же самое время сами себя?
В наших размышлениях о народе UMa47/E отсутствует рассказ, история.
Жители UMa47/E – не люди, но мы-то люди, а человек интерпретирует окружающий мир, описывая его в форме рассказа. То обстоятельство, что эти рассказы иногда бывают наивными, или выдают желаемое за действительное, или откровенно ошибаются, вряд ли способно отменить сам процесс. Наука, в конце концов, в самой своей сердцевине основана на рассказе. Антрополог, или даже целая армия антропологов, может внимательно изучать фрагменты костей, каталогизируя их согласно десятку или даже целой сотне тривиальных на вид критериев, но неявной конечной целью всей этой деятельности является рассказ – история того, как люди возникли из других форм жизни на нашей планете, история нашего происхождения и наших предков.
Возьмем другой пример – периодическую систему элементов. Она представляет собой каталог, список всех известных и возможных элементов, расположенных согласно определенному принципу. На первый взгляд это статичное знание, как раз того сорта, что и информация, которую мы собираем о Субъекте и его сородичах. Но даже периодическая таблица подразумевает рассказ. Она представляет собой заключительное утверждение в истории Вселенной, финал долгого рассказа о том, как после Большого взрыва появились водород и гелий, как в первых звездах сформировались тяжелые элементы, о взаимоотношениях электронов и атомных ядер, о ядрах и их распаде, о квантовом поведении субатомных частиц. Нам в этом рассказе тоже отводится место. Отчасти мы являемся предметом органической химии, и в этом, следует отметить, схожи с народом UMa47/E.
Маргерит сделала паузу. Благодарение богу, на плоской кафедре обнаружился стакан с ледяной водой. Судя по негромкому шуму, ее речь уже породила в аудитории несколько ведущихся шепотом дискуссий.
– Рассказы пересекаются и ветвятся, объединяются и снова разъединяются. Чтобы понять один рассказ, возможно, потребуется написать еще один. В наиболее фундаментальном смысле рассказ есть то, как мы понимаем Вселенную, и, совершенно очевидно, то, как мы понимаем самих себя. Мы можем не понимать незнакомого путника и даже пугаться его до тех пор, пока он не поведает нам свою историю: не скажет, как его зовут, откуда он родом и куда направляется. И то же самое может оказаться верным для чужих нам обитателей UMa47/E. Я не удивлюсь, если они – в своей собственной манере – также создают рассказы и обмениваются ими. Не исключено, что у них есть собственный способ организовывать и распространять знания, однако уверяю вас: нам не удастся их понять до тех пор, пока мы не начнем рассказывать о них друг другу истории.
