Она благоговела, едва ли не трепетала перед Джошуа, но, конечно, не перед Томом, который, по своему обыкновению, добродушно над ней подшучивал. Зато Джошуа разговаривал с ней так серьезно и учтиво, будто ее познания о Горации и Рёскине не уступали Томовым; сразу видно было, что он никогда не имел дела с сестрами, да и с барышнями, вероятнее всего, знался мало. В детстве она чуточку выучилась латыни и греческому от отца, благодаря гувернантке знала по-французски и по-итальянски, умела шить, рисовать, показывать страны на картах полушарий: сейчас она передавала знанья Гвендолен, Артуру и малышке Эдит. Большой пользы в науках она, впрочем, не находила: не то чтоб они не питали ума, но были мертвы, отвлечены от жизни, как перья, украшающие шляпку, отвлечены от живых птиц. А вот для Джошуа в науках, как она поняла, и заключалась жизнь. Держался он непроницаемо и словно холодновато, но чувства его и мысли обнаружились вдруг в некий день, когда, еще до большого странствия на виллу "Коломба", они отправились из Флоренции на прогулку в деревню Валломброза. Сильное впечатление сделали на него живописные, плавно-крутобокие тосканские холмы с их глубокими разлогами, сплошь одетые в темно-зеленые кущи каштанов. "Это же и есть этрурийская дубрава Валломброзы, о которой сказано у Мильтона! — воскликнул Джошуа. — Те самые листы "высоких кущ, что сводами сомкнулись"! — И прибавил: — Уже сейчас, летом, можно угадать, как угадал Вордсворт, что эти листья, сброшенные осенью, по слову Мильтона, густо усыплют ложи ручьев.[83] Это с ними сравниваются души умерших у Вергилия и сраженные падшие ангелы в "Потерянном рае"!" Она посмотрела на каштаны и впервые увидела в них что-то новое… Каштановые рощи одевают и здешние горы. Для крестьян это источник пропитания: дома их имеют под крышей особую камору для сушки каштанов, крестьянские жены толкут каштаны в муку в каменных ступках.
Когда они только ворвались в дом на вилле под радостное чириканье детей и под неодобрительное хмыканье своего же повара и не нашли поначалу ничего, кроме обширной, прохладной и гулкой пустоты между толстенными стенами с их зарешеченными оконцами-бойницами, она в тревоге посмотрела на Джошуа. (Дети между тем вопили: "А где ж стол со стульями?") В нише над великанским, напоминавшим вход в пещеру очагом Джошуа успел отыскать исполинские песочные часы и молвил усмешливо: "Мы, верно, попали в другое время, золотое Сатурново время".[84] Оказалось, что предметы современного быта существуют на втором этаже, хотя повар и принялся жаловаться на дряхлые заржавелые чугунки, на доисторический вращающийся вертел с храповым механизмом, более напоминавший дьявольское орудие пыток. Все в доме было массивным и старинным: дубовые столы с целым лесом ножек-стволов, огромные стулья с кожаными спинками, напоминавшие трон, кровати с тяжелыми золочеными занавесями, сундуки с причудливой резьбой и резными лапами, ни за что бы на свете даже не приподнять такой сундук; это, стало быть, гробницы для любопытных девчонок, тут же пошутил ее брат. "Дом для богов-гигантов",[85] — сказал легким тоном Джошуа, от которого не ускользнуло ни любопытство ее, ни беспокойство. Он указал ей на грубые кованые ручки ключей: "Видите ли, мы находимся явно не в девятнадцатом веке!" На стенах гостиной красовался ряд портретов, все до одного странно похожие люди в серебристых париках, темноглазые и суровые. В спальне Джошуа висела картина, отвратительная и могущая внушить испуг: фрукты и цветы, особо расположенные, составляли некое диковинное человеческое существо, хребет был из ананасов, округлые формы — из дынь, очи же взирали из страстоцветов.[86] "А вот это, — со значением произнесла Джулиана, — непременно придется по нраву мистеру Браунингу, он не равнодушен к вещам карикатурным, причудливым". О семейных портретах в гостиной Том заметил, что их похожесть заставляет заподозрить в художнике недостаток мастерства. "Догадка недурна, — живо отозвался Джошуа, — но я бы не исключал возможного семейного сходства. Или еще бывает: иной живописец, сколько ни старайся, всегда изображает свою лишь наружность. Я знаю двух или трех портретистов, кому это свойственно". И вот теперь, сидя на краю чаши источника и видя, как он хмурится над рисунком — посмотрит, поправит что-то, то насупится, то опять поведет своим карандашиком, — она вдруг подумала: не могло бы случиться так, что ее невнятные, малопримечательные черты вдруг, непостижимым способом, превратились в черты его лица, одушевленного и пригожего? В его облике, легкой смуглости ей мерещилось что-то небрежно-цыганское, но, однако же, он привык весьма заботиться о своей внешности, и было в этом некое противоречие. Здесь, в горах, он одет был в просторный жакет, на шею повязывал шелковый платок, но, пожалуй, узлом слишком ровным. Ростом он был меньше Тома и худощавее.
Джошуа отделывал уголок рта Джулианы. Для этой самой нежной кожи взял он другой, мягкий серебряный карандаш-проволочку, потому что ему хотелось не выразить, скупо и резко, сходство, но передать всю подкожную крепкость щеки, подбородка. Он еще раньше нанес точные круги и овалы всей головы и полей шляпки, и сбегающую вниз кривую косы, уложенной крендельком на шее под затылком, и ушную раковину, и все плоскости широкого спокойного лба. Тень, бросаемая окружностью шляпки на кожу, представляла еще одну приятную, хотя и нелегкую задачу в отношении тона и штриха. Он работал мелкими круговыми движениями, как будто выщупывая своим карандашиком темноватые впадинки и одновременно замечая крошечные блики света, сиявшие на краешке губы или кончике подбородка, оставлял здесь бумагу нетронуто-белой, мерцать. Пухловатое место под горлом он чуть, ласково тронул грифельной полутенью, такое оно было податливое, упругое.
— Жалко, — сказала Джулиана, — что мне не видать.
— Только когда будет готово!
Казалось, что он будто касается ее лица, извлекая на свет из разметочной паутины серебристые очертания, формы. Правая рука его повисла над местом, где должен явиться нос, выкруглила ноздрю, обозначила крыло носа. Стоит только дать темного там, где должен быть свет, и все будет испорчено. Одинаковых художников не бывает, у каждого особая мета, словно оттиснулся на картине большой палец. За головою у девушки Джошуа решил изобразить краешек, один лишь шероховатый краешек плосколицего солнечного изваяния.
Джулиана сидела тихо. Ее беспокойство о приезде Роберта Браунинга посреди тяжеловесной обстановки нескладного временного жилища улеглось. Осторожно-пытливый карандаш Джошуа меж тем подобрался к области глаз. Глаза заключали в себе трудность особенную. Сперва их надо вылепить в целостности, а уж потом, уловив тонкий спор в них света и тени, исчислив светотень, наделить их жизнью. Ему довелось изучать удивительные глаза, написанные Рембрандтом ван Рейном: тончайшее, точнейшее движение — в две щетинки, в один волосок — кончика кисти, здесь упала зернинка алого, тут легло пунцовое волоконце, и вдруг из этой тонкой пестрой лепнины выглядывает душа.
