Тревис обнял Грязнулю, зарылся лицом в теплую шерсть. Они оба выглядели такими счастливыми — мальчик и его собака. Грязнуля, конечно, не красавец, но он настоящий домашний пес. Надеюсь, мама и папа наплюют на экстерьер и родословную, увидят то, что вижу я — Тревис наконец нашел друга.
— Когда ты поговоришь с доктором Прицкером? Надо скорее, у нас мало времени. Щенков будут смотреть в субботу; если мы возьмем одного, для Грязнули не останется места.
— Ладно, завтра и спрошу.
Но на следующее утро грянул гром. Удар, как ни странно, нанесла Виола.
Мы уже заканчивали завтрак, когда услышали глухой выстрел. Стреляли где-то на задах.
— Что это? — спросила мама.
— Похоже на двадцатый калибр, — ответил папа.
Дробовик на всякий случай всегда висел на заднем крыльце.
Через минуту вошла Виола.
— Койота подстрелила, мистер Тейт, в бурьяне, меж сараем и курятником. Может, больной, уж больно хромал.
Мы с Тревисом так и застыли. Не может быть! Брат вскочил, опрокинул стул и ринулся вон из комнаты. Я — за ним, в пылу погони не обращая внимания на беспорядочные вопли в столовой. Бежала и кричала:
— Это не он! Это просто койот!
Мы добежали до сарая и двинулись по кровавому следу через высокую траву. В мозгу крутилась одна-единственная мысль: «Сколько крови, сколько крови». На земле лежал «койот». Только, конечно, это был не койот. Но он был жив. Он задыхался, скулил, но был жив.
— Нет! — заплакал Тревис.
Грязнуля лежал на боку, вся задняя часть в крови. Тревис пошатнулся.
«Пожалуйста, не сейчас, — взмолилась я. — Не смей падать в обморок. Я одна не справлюсь».
— Тревис, отвернись! Не смотри на кровь! Достань тачку, да побыстрее.
Он повернулся и побежал в сад, а я поспешила в конюшню за попоной.
Когда мы вернулись к Грязнуле, до него успели добраться и папа, и Гарри, и Ламар. Нас закидали вопросами и указаниями: «На лисицу не похож!»; «Почему он в ошейнике?»; «Не трогайте, он бешеный!»; «Где ружье? Надо его пристрелить, чтоб не мучился».
— Не смейте! Это собака Тревиса!
Я накинула на Грязнулю попону — для тепла и чтобы скрыть кровь.
— У Тревиса нет собаки, — удивился папа.
— Нет, есть! — заявил Тревис сквозь слезы.
Теперь, когда крови не было видно, мужество к нему вернулось.
— У Тревиса есть собака! — подтвердила я. — Помогите погрузить, мы свезем его к доктору Прицкеру.
— Эту дворняжку? Папа, можно я ее пристрелю?
— Это Грязнуля, — рыдал Тревис.
Они смотрели на нас в замешательстве, а Грязнуля жалобно подвывал из-под попоны.
Папа проворчал что-то о непослушных сыновьях, о людях, которые не знают, что делается в их собственном доме, об уйме зверья и о том, что еще одна собака — только через его труп.
Непонятно, что его так расстроило — слезы Тревиса или вой Грязнули. Возможно, искалеченная собака напомнила ему об Аяксе, и уж, без всякого сомнения, он вспомнил о длинной череде кошмарных питомцев Тревиса.
— Лечить эту тварь? Пристрелить его, и все дела, — заявил Ламар.
Они с папой развернулись и направились домой. За ружьем? За помощью? Кажется, я знала ответ, но сейчас об этом лучше не думать.
— Помогите, — сказала я двум оставшимся братьям, но Гарри только развел руками и отвернулся. Дождешься от него помощи.
Я потянулась к ошейнику — никогда не знаешь, как поведет себя даже самая спокойная собака в мире, когда ей больно. Но Грязнуля не пытался кусаться, только взвизгивал, пока мы с Тревисом поднимали его на тачку. Брат вдруг пошатнулся и закрыл глаза, я поспешно накинула на собаку попону.
— Умница! — похвалила я то ли Тревиса, то ли Грязнулю. — Можешь смотреть. Давай скорее, пока папа не вернулся.
Мы налегли на ручки тачки и вытолкали ее на дорогу. Гарри молча наблюдал. Не помогал, но и не мешал. Возможно, ни на что большее в таких условиях и надеяться было нельзя, но в глубине души я, его всегдашняя любимица, знала — этого я ему вовек не забуду.
Колесо вязло в мокром песке, мы двигались медленно, как в дурном сне. Тревис сдерживал слезы — берег дыхание. Когда мы доволоклись до улицы, он упал, и тачка чуть не опрокинулась. Ободрал руки и колени, но поднялся без единого слова жалобы и снова ухватился за ручку. Мы неуклюже потрусили дальше, толкая тачку изо всех сил. Из-под попоны не доносилось ни звука. В голове билась одна-единственная мысль: «А если доктора Прицкера нет на месте? Если он на вызове? Если его там нет?»
Наша самодельная «скорая помощь» завернула за угол. Доктор Прицкер как раз отпирал дверь. Какое счастье! Мы подъехали ближе.
— Нам нужна помощь! — прохрипела я. — Одну из наших собак подстрелили. По ошибке. Виола приняла ее за лису.
— Только это не лиса, это наш Грязнуля.
— Несите его в дом, — доктор Прицкер придержал дверь.
Тачка не пролезала в двери, пришлось нам с Тревисом взять собаку на руки. Попона свалилась, кровь закапала на пол. Но Тревис выдержал. Сделал все, что надо было сделать. Мы водрузили Грязнулю на стол, и тут только Тревис сказал: «Я… я лучше сяду». Он рухнул на стул и опустил голову между колен.
— Что это с ним? — доктор Прицкер удивленно посмотрел на Тревиса.
— Он… я потом объясню. Спасите собаку!
Доктор Прицкер уставился на пациента, который едва дышал.
— Это была дробь?
— Двадцатый калибр. На птиц.
— Хорошо. Лучше, чем крупная дробь.
Тревис наконец нарушил молчание:
— Вы его спасете?
Ощущая странное спокойствие, я заявила:
— Можно я дам наркоз?
Теперь, когда мы добрались до врача, когда мы были в надежных руках и я сама была частью лечебного процесса, мой страх куда-то испарился. Почти совсем.
— Сначала намордник.
Я помогла застегнуть кожаный намордник. Грязнуля не возражал.
— Он не кусается, — буркнул Тревис, не поднимая головы.
— Неважно. Всем раненым собакам полагается намордник, такое уж у меня правило. Хлороформ готов?
Я подсунула воронку под намордник и начала давать наркоз. Глаза собаки закрылись, дыхание выровнялось. Доктор Прицкер внимательно осмотрел окровавленное бедро пса и неодобрительно хмыкнул.
— Что с ним? — Тревис поднял голову, но сразу же отвернулся.
— Задняя нога раздроблена. Возможно, он не сможет больше ходить.
— Но вы его спасете?
— Как бы не пришлось ампутировать коленную чашечку. Как он тогда будет жить? Пес беспородный и ничего не стоит. Кому нужна трехногая собака?
