Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Вопрос: А у вас не возникало мысли, что случаи произвола отдельных русских подразделений могли быть спровоцированы исполнением «приказа о комиссарах»?
Ответ: Я так не считаю; в любом случае у меня нет причин так думать. Хотя, конечно, такое не исключено. Мне бы хотелось добавить, что институт комиссаров исполнял не только функции политического надзора за русскими войсками, но в задачи этих фанатичных коммунистов также входило придать обычным боям куда большую жестокость.
Вопрос: То есть вы имеете в виду, что сражения были более жестокими потому, что это была война двух идеологий?
Ответ: Именно так.
Вопрос: Так кто развязал войну двух идеологий?
Ответ: Политики.
Вопрос: «Приказ о комиссарах» превратил войну в идеологическую, не так ли?
Ответ: Нет, я так не думаю. Война идеологий основывалась на чем-то совершенно противоположном «приказу о комиссарах».
Вопрос: Вы прекрасно знали, что «приказ о комиссарах» являлся вопиющим нарушением Гаагской конвенции, не так ли?
Ответ: Я уже говорил, что отказался выполнять «приказ о комиссарах» и не выполнял его, поскольку считал, что это не солдатское дело; для меня это служило достаточным обоснованием. Помимо этого, я не совсем уверен, что «приказ о комиссарах» являлся вопиющим нарушением Гаагской конвенции. Комиссары стали абсолютно новой формацией в этой войне. Они, хотя и носили армейскую форму, не являлись солдатами, потому что не подчинялись военному командованию, но при этом находились на одном положении с солдатами. Также они считались нестроевыми, но, несмотря на это, были крайне фанатичными бойцами. Они смешивали политику с солдатскими обязанностями. Если бы Гитлер приставил ко мне, в качестве некоего наблюдателя, гаулейтера, я не стал бы считать его солдатом. С моей точки зрения, положение комиссаров в международном праве осталось неопределенным, и совершенно очевидно, что нет каких-либо оснований рассматривать их в качестве солдат. Но, как я уже сказал, все это не являлось причиной моего отказа от выполнения приказа. Я отказался по той причине, что во имя интересов и репутации своих войск не желал, чтобы они прославились тем, что расстреливали взятых в бою пленных, – вне зависимости от того, кем те были. Подобное суждение служило для меня вполне достаточным основанием, чтобы отказаться от выполнения приказа. В конце концов, меня не призывали для решения, законно или противозаконно действует мое правительство. Если бы дошло до того, что солдат стал решать, справедливо ли действовало его правительство или нет, то тогда солдат стал бы выше правительства, что я не считаю разумным. Определенно ясно лишь одно – комиссары представляли собой категорию, по поводу которой международное право еще не выработало решения, и мы, солдаты, ничего не могли с этим поделать, наше мнение не имело значения.
Вопрос: Не могли бы вы отвечать на мои вопросы вместо того, чтобы произносить длинные речи? Я ставлю перед вами вопрос, на который, в ваших же собственных интересах, желательно ответить, а не упражняться в риторике. Вы на полном серьезе утверждаете, будто не знали, что комиссары были солдатами?
Ответ: Я подтверждаю, что этот вопрос по меньшей мере вызывал большие сомнения.
Вопрос: Они сражались, и сражались в военной форме, разве нет?
Ответ: Да, но они не были солдатами: они были политработниками.
Вопрос: А разве не может политработник быть одновременно и солдатом?
Ответ: Конечно может, однако эти люди выполняли политические функции, а не военные.
Вопрос: Да, но разве вы не имели в виду, что международное право попросту то, с чем считается солдат на основе собственного опыта, исходя из понятия солдатской чести? Разве не это вы имели в виду?
Ответ: Нет, я имел в виду не это. Я имел в виду, что юридические нормы в вопросах международного права основываются на практическом опыте воюющего солдата.
Вопрос: И это то, что вы имели в виду, говоря «солдатская честь», не так ли? Это вы подразумевали под понятием «те поступки, которые противоречат чести солдата», разве нет?
Ответ: Честь солдата, по своей сути, понятие независимое; оно не зависит от каких-либо ограничений или пактов между государствами. Я считаю, что каждому солдату известно, что означает воинская честь. Это этическое понятие, а не статья в своде законов.
Вслед за фон Манштейном перед судом предстало множество свидетелей – офицеров его штаба для уточнения ряда вопросов, связанных с документами, – генералов, служивших под началом фельдмаршала, армейских священников и рядовых солдат, поведавших, что на самом деле происходило в Крыму. Помню одного католического священника из Баварии, который сказал мне: «Надеюсь, вы добьетесь успеха. Фельдмаршал не моей веры. Это достойно сожаления, но он хороший человек, очень хороший, пожалуй даже лучший из всех, под чьим началом мне доводилось служить». Наши свидетели произвели бы более глубокое впечатление, если бы не были столь явно преданы фон Манштейну, хотя я сомневаюсь, имело ли это такое уж большое значение, поскольку сам Манштейн был безусловно правдив. У меня почти не оставалось сомнений в том, что суд поверил ему и что вердикт суда основывался на полном признании правдивости его показаний.
Я приступил к своей заключительной речи на 51-й день суда. Утром 52-го дня фон Манштейн попросил меня: «Не дайте сэру Артуру [Коминсу Кэрру] начать свое выступление сегодня. Я не выдержу перспективы выслушивать речь этого человека в свой день рождения». И я закончил свое выступление точно ко времени завершения судебного заседания!
Я вел себя куда менее агрессивно, чем во время вступительной речи. Тогда мне нужно было как-то переломить ситуацию, сложившуюся в результате вступительной речи обвинения, а также всех предыдущих судов над военными преступниками. Сейчас мнение суда несколько изменилось, и я чувствовал, что могу позволить себе быть более сдержанным. Я прошелся по всем обвинениям и назвал суду страницы в переводе, где можно было найти наш ответ по каждому утверждению, и обратил внимание на то, насколько все обнаруженное нами подтверждает наши доказательства. Затем я приступил к нашему основному истолкованию права, состоявшему в следующем: 1) военачальник обязан подчиняться приказам своего правительства, 2) закон о партизанской войне таков, каким он изложен в нашем Наставлении по военно-судебному производству, а не тот, что установлен в Нюрнберге, 3) Гаагская конвенция рассматривалась всеми воюющими сторонами как проистекающая из военной необходимости, однако необходимости войн XIX столетия очень сильно отличались от военной необходимости в XX столетии, 4) русские не участвовали в Гаагской конвенции, следовательно, не признавали международных законов и обычаев, на которых базируется Конвенция, и, таким образом, эти соглашения не могли быть применимы к войне в России.
Сталин провозгласил войну в России «особой[107] войной»; войной, которая не ограничивалась одними лишь армиями. К такой войне Гаагская конвенция не могла быть применена, поскольку конвенция базируется на той идее, что война должна вестись армиями.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
