— Тебе позвонит наш адвокат!
Франк был подавлен. Он страдал. Он унизился до того, что звонил ко всем друзьям и знакомым, чтобы узнать, не видели ли они Аннемур. Не знают ли они, где она? Он позвонил даже в полицию. Позволил допросить себя. Это заняло столько времени, что ему пришлось запереть свой магазин и отменить назначенные встречи, касающиеся выморочного имущества и крестьянской мебели в Гудбрандсдале. Полиция приехала к нему еще раз и хотела поговорить с ним. Может, его даже подозревали, что он похитил собственную жену? Или убил ее? Я читала в газетах о таких случаях. И не раз. Чтобы не сказать еженедельно. Может быть, именно в эту минуту он подвергается суровому допросу?
Я мысленно увидела его таким, каким он редко показывался мне, — после неудачных сделок или слишком большого проигрыша на ипподроме. Бесцветное лицо с двумя глубокими длинными складками, идущими от ноздрей к подбородку. Бескровная верхняя губа, которую он все время нервно прикусывает, беспокойно двигая при этом всеми четырьмя конечностями. Глаза, словно затянутые пеленой удивления, в котором он не хочет признаться. И в которое сам не верит, если на то пошло. Чувство паники было ему не свойственно. Он был, как говорят, твердый орешек. Но одна вещь выдавала его. У него иногда появлялись капельки пота у корней волос, даже когда ему не было жарко.
Одно дело, что мы с Фридой похитили деньги, которые он хотел сохранить на тот случай, если жизнь прижмет его, и совсем другое, более серьезное, что мы, буквально, похитили его молодую жену. Предупреждать его теперь было уже поздно.
— Как прошла поездка? Благополучно? — спросила Фрида. Виноградники вдоль дороги летели мимо, точно искалеченные изуродованные сучья. Мы сделали круг, чтобы показать жене Франка частицу идиллии, о которой все мечтают.
— Все было замечательно! Я приехала в Стокгольм на поезде. Оттуда на самолете — в Копенгаген, а дальше, ты уже знаешь.
— Должна напомнить тебе об одной вещи, — немного смущенно сказала Фрида.
— Слушаю.
— Очень важно, чтобы тебя не выследили те, кто тебе звонил. Ты понимаешь?
— Конечно! Я не идиотка!
— Если Франк нападет на наш след, то вымогатели тут же здесь появятся.
— Тебе ничего не угрожает. Ведь они охотятся за мной, — сказала жена Франка.
— Я знаю. Но мне не хотелось бы иметь дело с разгневанным супругом.
— Франк не бывает разгневанным! — воскликнула его жена, словно была его адвокатом.
Я чуть не поддержала ее, сказав, что Франк, если и не всегда со всем соглашается, то, во всяком случае, всегда проявляет сдержанность при любом несогласии.
— Прекрасно! Но пока мы путешествуем вместе, он не должен видеться с тобой, это наше условие.
— Хорошо, — немного задумавшись, сказала жена Франка.
— Ладно, сейчас ты от него свободна. Теперь ты можешь найти себе более молодого человека с крепкими мышцами.
— Не забывай, что Франк был чемпионом по плаванию, — сказала его жена почти оскорблено.
Я чуть не прибавила: «И вообще, он мужчина хоть куда», имея в виду свой опыт. Но, разумеется, я ничего не сказала. Я предполагала, что меня ждет еще много случаев, когда мне придется помалкивать о моем близком знакомстве с Франком. Все должно было выглядеть так, как будто я ни разу в жизни не перекинулась с ним ни словом. Мне становилось дурно при одной мысли о том, что я могу проговориться. Монополия на высказывания о Франке принадлежала только его обманутой жене.
— Как мне называть тебя? — спросила я только для того, чтобы увести в сторону свои мысли.
— Но ты же знаешь мое имя!
— Конечно, знаю. Но как мне называть тебя во время нашей поездки?
Она откинула голову и засмеялась. Если б я не боялась клише, я бы сказала, что ее волосы золотым занавесом упали на подголовник. Но, держась ближе к медицинским определениям, следовало бы сказать, что солнечный луч упал на массу волос, состоящую из миллионов отдельных волосков, каждый из которых рос из своей сальной железы. Никогда в жизни я не видела таких красивых волос. Даже в роликах, рекламирующих шампунь.
— Смешно. Хочешь, чтобы меня звали как-то… как-то по особенному? Ладно, мне нравится имя Эвридика.
— Не слишком ли драматично оно звучит? — сухо спросила Фрида.
— Оно мне прекрасно подходит! — сказала жена Франка, словно имя, которое она сама себе выбрала, давало ей новый статус.
— Илаяли — очень красивое и таинственное имя. Как, по-твоему? И, может, не такое трагичное, — предложила я.
— Вызванные голодом эротические галлюцинации Кнута Гамсуна мне не подходят! — равнодушно отрезала она.
Мне почему-то очень не понравилось, что она читает романы.
— А ты знаешь историю Орфея и Эвридики? — спросила я, втайне радуясь, что она не выбрала имени Джульетта или Анна Каренина.
— Конечно, знаю. Ее все знают, — сказала она.
— Нет, ты должна забыть обо всем тяжелом и грустном. Имя должно быть игривым… Вот, придумала! Мы будем звать тебя не Аннемур, а Аннунген, что означает Утеночек.
— Это почти не отличается от моего имени! — сказала жена Франка. — Я вообще не вижу никакой разницы. На самом деле меня зовут Анне-Маргрете.
— Ну вот видишь! Итак, мы перекрещиваем тебя в Аннунген! — решительно сказала Фрида.
Мы отвезли Аннунген в Канны, чтобы она могла пройти по набережной Круазетт. Что она и проделала на своих стройных ножках в длинных обтягивающих фиолетово-оранжево-желтых брюках, способных вызвать у человека галлюцинации, с развевающимися по ветру распущенными волосами, с голым пупком под микроскопическим эластичным топиком, украшенным блестящим розовым сердцем на груди. Через руку у нее была перекинута фиолетовая кожаная куртка, на мой взгляд, слишком маленькая, чтобы налезть на нее.
Я пыталась составить себе представление от улицы, которую раз в году показывают по телевизору во время кинофестиваля. До сезона, правда, было еще далеко, но тем не менее. За потоком мопедов и дорогих автомобилей стояли ряды жилых домов и роскошных отелей.
В том числе, «Карлтон». Слева за молом во всю мощь сверкала великолепная, словно игрушечная, армада финансовых королей, а вдали на фоне неба белой воздушной стеной вырисовывался целый флот парусников. За дымкой угадывались горы, написанные углем и акварелью. И надо всем этим сверкало солнце, покрытое сусальным золотом, то самое, которое было мотивом одной из картин Анне Эвы Бергман[25]. Чайки здесь не кричали, они спокойно парили, как и подобает птицам с хорошими деловыми связями.
Можно было откровенно презирать эту явно снобистскую видимость, но здесь пахло по-настоящему соленым морем, и туманная дымка была самая настоящая. И горизонт, без сомнения, тоже. Я уже жалела, что позволила уговорить себя на приезд к нам Аннунген и позволила ей щеголять здесь как какой-нибудь кинозвезде. И вместе с тем я не могла отказать ей в этой игре. Фрида сфотографировала ее перед отелем, где звезды ежегодно проходили по красной ковровой дорожке.
