Разумеется, я не успокоилась, пока извозчик не проводил меня к этому Евгению, который жил в деревне между Болотисом и Особесом.
Евгений – старый чудак, он живет один и ни с кем не общается. Выходя из дома, он осматривается в панике, будто кого-то или чего-то боится. Несмотря на это, в деревне его все любят, хоть и считают чокнутым.
Когда извозчик объяснил ему, кто я такая, Евгений, задрожав, принялся рыдать. Потом пролепетал:
– Невозможно! Не верю, докажите мне.
А ведь это я явилась требовать от него доказательств!
К счастью, в этот момент я вспомнила о медальоне. Я всю жизнь была уверена, что на нем изображены Тереза и Эгберт Рамузио. Но, по-видимому, ошибалась. Он благополучно висел на шее вместе с другими подвесками. Я показала его Евгению, который сразу же его узнал.
– Но оправа была из золота и рубинов! – воскликнул он. – Кто-то сменил ее. А вот миниатюры – те же самые, что были у тебя на шее, когда я, услышав плач, вытащил гвозди из гробика…
Ты поняла, Полисена? Догадываешься, о чем речь?
– Я уехал на заработки в Маломир, – продолжал рассказывать Евгений, – так как эпидемия при дворе сулила неплохие деньги. Ежедневно хоронили по семь-восемь человек, и мы, могильщики, неустанно трудились. Однажды королевский педиатр послал за мной и передал мне закрытый гробик.
– Я слышал, ты откуда-то из Болотиса, – сказал он. – Этот маленький покойник – сын бельевщицы, умершей неделю назад, а она как раз из тех краев. Последней волей бедной матери было то, что если ее ребенок тоже умрет, чтобы его похоронили в родном краю.
Он дал мне денег и велел закопать маленький гроб на кладбище в Болотисе. Вы, небось, думаете, что я должен был догадаться – в этой просьбе что-то нечисто. Доктор даже не назвал имени бельевщицы, да и я не знал ни одной землячки, которая бы уехала работать в королевские гладильни. Но в те дни во дворце царила такая суматоха, что самые странные вещи казались абсолютно нормальными.
Я сел на коня, привязал гроб к седлу и тронулся в путь. К ночи я отъехал далеко от города, как вдруг услышал звуки, от которых кровь застыла в жилах: из маленького деревянного гроба послышался плач покойника. Он был слабым и тихим, как будто плакал бледный призрак.
Я мгновенно снял гроб с седла и при помощи ножа вырвал гвозди из крышки. И как раз вовремя, так как малыш, еще живой, мог задохнуться! Я поднял его, обхватил руками, энергично хлопнул по спине, и он закричал, позволяя войти в легкие чистому воздуху. Я растер ему заледеневшие ручонки и дал попить воды из фляжки, прикрепленной к седлу.
Ребенок был слишком хорошо одет для сына прислуги. Его платьице было из розовой парчи с маленькими жемчужинами. На шее у него висел золотой медальон в оправе из рубинов.
Представляешь, Полисена, в каком шоке я была от этих слов! Я уже начала кое о чем догадываться, когда Евгений говорил о странном поручении придворного педиатра. Но это могло быть обычным совпадением. Но когда речь зашла об одежке, расшитой жемчужинками… Можешь в такое поверить? Оно было всегда при мне, все эти годы, и я одевала в него Казильду каждый раз, как ставила салонную сценку… Старый мерзавец Жиральди, наверное, оторвал жемчужины на продажу, когда я была маленькая, а медальон обменял на латунный. Не знаю, в каком таком порыве щедрости он оставил мне миниатюры – настоящие портреты моих родителей в молодости. Но это были не Рамузио, а король с королевой.
Словом, на этом месте рассказа я уже в точности знала, кто я такая. Да, Полисена, в это трудно поверить. Но твоя подружка Лукреция никакая не дочь покойных крестьян и даже не найденыш, а самая что ни на есть принцесса, наследница престола, настоящая Изабелла, единственная родная дочь покойного короля Медарда и королевы!
Кстати, я не младше вас с Изабеллой, как мы всегда думали. Я ваша ровесница. Когда Жиральди прочел запись в приходской книге Болотиса, там уже было пятно, помнишь? Из-за него невозможно было прочесть дату, а сам он так плохо разбирался в детях, что дал мне всего два года, в то время как на самом деле мне стукнуло четыре.
А потом он так скудно меня кормил, что я плохо росла. Вот почему я достаю тебе только до уха, хотя мне двенадцать лет, как и тебе.
Но вернемся к моей «смерти» в Маломире, когда я была в пеленках.
Судя по всему, впавший в панику доктор ошибся диагнозом. Наверное, у меня был обморок или упадок сил. А он, бедняга, испугался, что я умерла и мой отец казнит его, поэтому поспешил убрать с глаз долой «труп», чтобы положить в колыбель в форме аиста тебя.
К счастью, крышка гроба пропускала немного воздуха. Поэтому я не умерла от удушья, и меня смог расслышать добряк Евгений Бальзок.
Евгений не понял, что спас жизнь самой принцессе. (Более того, он узнал, что я девочка, позже, уже отдав меня супругам Рамузио.) Однако он догадался, что за ложью педиатра скрывалась интрига, которая могла стать опасной. Он не хотел во что-либо вмешиваться и, вместо того чтобы вернуть меня во дворец, продолжил свой путь в Болотис. А доктору сообщил, что похоронил гроб в деревне, и это не было неправдой, так как он все же похоронил гроб, правда, пустой. А меня отдал семье Рамузио, которая меня выходила – ведь я была тяжело больна. Забота моей доброй приемной матушки смогла сделать то, чего не удалось лекарской науке. Я выздоровела, и Рамузио воспитали меня как свою дочь, назвав Лукрецией в честь покойной девочки. Надо сказать, мне очень нравится это имя, несмотря на то, что такого не было во всей династии Пичиллони.
Тереза Рамузио сохранила медальон, что был у меня на шее, а также припрятала среди своих вещей розовое платьице с жемчужинами.
Продолжение этой истории тебе уже известно. Мне было всего лишь четыре года, когда вспыхнула эпидемия чумы и мои приемные родители умерли, так и не рассказав ничего о моем прошлом. Жиральди забрал меня к себе и отобрал те немногие вещи, которые мне принадлежали. Но я думаю, что он считал меня крестьянской дочерью, потому что догадайся он о чем-нибудь, то по своей жадности не упустил бы возможности как-нибудь это использовать.
А потом Жиральди умер, и я встретила тебя. И шагая по следам ТВОИХ корней, я прибыла в Маломир и во дворец, видела свою мать, хотя издалека и совсем недолго. Помнишь, как нам обеим ее лицо показалось знакомым? А ты считала себя единственной, кто мог ее узнать, и рассердилась.
Ты была права – я не могла помнить лица королевы. Ведь я его почти никогда не видела, разве что в момент своего рождения. Но такие воспоминания обычно бывают очень размытыми. А ощущение, что мы его где-то видели, было оттого, что обе мы внимательно рассматривали ее портрет на миниатюре из медальона. А потом она уехала из дворца, и у нас больше не было повода поразмышлять об этом сходстве.
