Приняв решение, Питер почувствовал, что на и душе стало немного легче. Он еще поборется и сумеет поставить Габриэллу на место. Ему и раньше попадались умные, изобретательные и даже грозные женщины, но Питеру всегда удавалось избежать их силков. Собственно и с Габриэллой он дал промашку лишь потому, что потерял над собой контроль. Но девушка казалась такой доверчивой и податливой, что он ослабил бдительность и… немедленно был пойман.
Ну что ж, зато теперь ему известны все ее хитрости, девчонка умна, но и он не дурак. Раз уж пришлось жениться, так стоит извлечь из этого брака максимум выгоды для себя.
Теплая ванна, которая по идее должна была успокоить, не успокоила, отдых не восстановил силы, а болтовня Ру только раздражала вместо того, чтобы утешить. Нервы Габриэллы были напряжены до предела. Она могла думать лишь о предстоящей ночи, семифутовой кровати, маячащей посреди комнаты, и о том, как поведет себя Питер. Когда он уходил, выражение его лица ничего хорошего не сулило.
Наконец, дверь отворилась, и Питер вошел в супружескую спальню. Он молча кивнул Габриэл-ле, подошел к камину и, облокотившись на него рукой, стал наблюдать, как дворецкий накрывает на стол. За то время, что они не виделись Питер успел переодеться. Теперь на нем был свободный пиджак, а воротничок и галстук он снял. В сиянии свечей Питер выглядел загорелым и очень чувственным. Габриэлле стало трудно дышать.
Закончив сервировать стол, дворецкий вышел.
Питер все так же молча выдвинул для Габриэллы стул, но сделал это настолько демонстративно, словно хотел сказать, что не забыл, чем закончился их предыдущий ужин. Подтверждая догадку Габриэллы, он холодно заметил:
— Полагаю, на этот раз нас никто не прервет. Габриэлла кисло улыбнулась и села. Нельзя было сказать, что за ужином велась оживленная беседа. Питер добросовестно ухаживал за своей женой, но на все вопросы отвечал односложно и как-то нехотя. Габриэлла рассеянно ковыряла вилкой в тарелке и с тоской думала о том, что это ее свадебный ужин. Ужин, который большинство женщин запоминает на всю жизнь, а ей даже нечего сказать своему мужу. Она попыталась исправить положение и робко сказала:
— Твой дом просто великолепен, а слуги все такие милые и старательные.
— Я знаю, но вообще-то это довольно странно, если учесть, что им, бедолагам, приходится терпеть присутствие моей матери по несколько месяцев в году, он вызывающе посмотрел на нее и добавил: — Я, кажется, уже говорил тебе, что Беатрис живет и здесь, и в моем городском доме. От нее нигде не скроешься. Недостаток личной жизни она компенсирует тем, что живо интересуется моей.
Питер разрезал ростбиф и принялся меланхолично его жевать. Покончив с мясом, он накинулся на салат, а, съев и его, будничным голосом произнес:
— Кстати, тебя не должно смущать то, что Беатрис называет тебя не иначе как «эта шлюха». Наберись терпения: лет через пять она смирится, и вы прекрасно поладите.
У Габриэллы кусок застрял в горле. Она покраснела и судорожно отхлебнула из своего бокала. Когда к ней возвратился дар речи, она спросила:
— Та женщина в церкви, она еще была в сером платье, это твоя мать, да?
— Ты поразительно догадлива, — усмехнулся он и положил в рот кусочек пирожного. — А еще на ней была новая шляпа. Понимаешь ли, какая это честь? Моя мать так редко тратит деньги на «безделушки», что должно случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы она что-нибудь себе купила. Она очень экономная женщина. Сама вяжет чехлы для чайников и «прихватки» для сковородок. Я уж не говорю о слугах: те вечно пьют уже спитой чай, — Питер улыбнулся, но от этой улыбки у Габриэллы мороз пробежал по коже. — Беатрис твердо знает, что пристойно, а что непристойно. В частности, непристойной она считает езду верхом. Если женщина моложе сорока лет употребляет спиртное — это непристойно, а если она к тому же не носит чепец, то это и вовсе кошмар. Однако больше всего моя мать презирает распутниц и людей, которые много смеются. Ну и, разумеется, никакой игры на пианино — это просто верх неприличия, — Питер покровительственно похлопал Габриэллу по руке и потянулся за бутербродом. — Я говорю тебе это не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы ты знала, что тебя ожидает здесь в Торндайке. Ну, ну, не переживай, со временем обживешься и еще будешь нахваливать этот «райский уголок».
Габриэлла сильно сомневалась в том, что когда-нибудь полюбит Торндайк и сможет поладить с матерью Питера. Вязание и чепцы она сможет пережить, но вот как забыть тот взгляд, который Беатрис бросила на нее в церкви? Неизвестно, что Питер ей там наговорил, но смотрела она на нее, действительно, как на шлюху.
— Почему ты не ешь гренки? — спросил он, указывая на ее нетронутую тарелку.
— Что-то не хочется.
— Жаль. Это один из деликатесов Милли, она готовит их лучше, чем в каком-либо ресторане. К сожалению, моя мать ненавидит сыр, поэтому Милли делает гренки крайне редко, так что пользуйся случаем.
Руки Габриэллы заледенели, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Она должна что-то сказать ему, как-то объясниться, иначе просто взорвется.
— Питер… я сожалею о том, что случилось. Я хотела скандала не больше чем ты.
— Вот как? — он откинулся на спинку стула. — Извини, но мне трудно в это поверить. — Хотя, с другой стороны, мне некого винить, кроме себя, ты ведь с самого начала заявила, что намерена выйти замуж. Просто я слишком увлекся новой игрой и переоценил свой опыт. Впрочем, я был уверен, что твои матримониальные планы направлены на кого-то другого, и никак не ожидал подвоха.
Они и были направлены на другого! — раздраженно воскликнула Габриэлла. — На ЛЮБОГО Другого мужчину, только не тебя, — она стиснула руки в кулаки и уже спокойно сказала: — Ты, знаешь ли, слишком самоуверен. Если бы у меня был выбор, я ни за что не вышла бы за тебя замуж. Знаешь, как называют тебя подруги моей матери? Живой соблазн! По правде говоря, я назвала бы тебя «живой порок» или даже «живой грех». О, теперь я понимаю, почему Гладстон так хотел защитить меня от тебя. Жаль, что ему это не удалось.
— Ошибаешься} милая, еще как удалось. Он сделал то, что хотел сделать, а именно — унизил меня. Единственное, что я хотел бы знать, так это то, кому же принадлежала сама идея ловушки? Тебе? Гладстону? А может быть, твоему родовитому папаше?
Габриэлла уставилась на него, пораженная столь нелепой догадкой. Неужели он и в самом деле думает, что она предала его? Что они с Гладстоном сговорились? Да как он может подозревать ее! И это после всего того, что между ними было…
— Я всегда говорила тебе правду, и мне жаль, что ты мне не веришь. Не знаю, как убедить тебя и стоит ли вообще это делать. Ты вечно предполагаешь худшее, но вспомни, как я сказала тебе, что Розалинда хочет сделать из меня куртизанку. Ты тогда только посмеялся, а разве я тебя обманула? То же и с премьер-министром. Он, действительно, накормил меня пирожными и прочитал нравственную проповедь, но не более. Стоит ли продолжать?
— Стоит.
