Он проснулся, потому что в комнате стало зябко, а их любовный жар тоже уже остыл. Сердце у него ныло, он не знал почему и потер грудь, ища облегчения. Обычный приступ боли в его поврежденной руке по какой-то причине не начался. Но это были лишь тлеющие нежданности в сравнении с преисполнившим его ощущением чуда. Ее рядом с ним не было, но едва он это обнаружил, как она вошла с тазиком и полотенцем, помогла ему умыть лицо и дала пожевать мяты. Малые дивности, потому что она была так красива в этот еще не наступивший день. Но его сердце вновь сжалось, и он откинулся, выясняя почему, и тут она опустилась в его объятия. Их молчание полнилось мыслями.
– Сеньор Сервантес, – сказала она, – ваша книга завершена, и радость от разрешения ею должна быть равной целому году одних воскресений. – Она приподнялась и посмотрела на него. – Чтобы закрыть этот дом, понадобится несколько недель. Затем, согласно моему плану, я уеду в Парму. Если вы готовы… когда будете готовы, то поезжайте со мной. Или приезжайте ко мне туда.
Его сердце дрогнуло, и он понял, что оно просто предвосхищало боль этого мига. Его кровь замерла от великодушной щедрости ее предложения. Он посмотрел на нее и подумал: не в последний ли раз?
– Необычайная красота, – сказал он. – Мое сердце слишком велико, чтобы объяснить, что в нем, и слова так далеки!
– Вы должны найти их, сеньор, – сказала она нежно, – потому что мы на пороге новой жизни.
– Ваше положение выше моего, – сказал он, будто сделав открытие, – и потерять вы можете несравненно больше. Прочие всегда будут видеть во мне… – и, еще не договаривая, он знал, что это будет триумф недоговоренности, – подштопанного солдата в вашем обществе.
– Если вы подыскиваете извинения, – сказала она, – то это очень неубедительно.
– Я должен оградить вашу благородную щедрость от тех, кто вас за нее возненавидит.
– Сеньор, – сказала она, ни на йоту не утрачивая уравновешенности, – мне для моей души такого рода латы не нужны.
– У меня есть обязательства… – Он запнулся. – Моя семья.
– Если бы вы не пришли сюда, – сказала она негромко, и боль обиды сделала ее лицо для него еще обворожительнее, – я бы поняла, что вы сделали такой выбор.
– Значит, я вас обманул, – сказал он с искренней печалью, – потому что, хотя это брак без любви, я не могу дать ему разбиться.
Она улыбнулась. Безрадостно.
– А я не могу играть в тайную любовницу. Нам следует помнить, – продолжала она, – что мы никогда не обманывали друг друга. – Это было мгновение открытости, давшее им возможность прийти в себя. – Вы думали слишком мало, я ожидала слишком многого. – Она взглянула на него со слезами ребенка. Слезы полились и из его глаз. И они смотрели сквозь слезы на зыбкие лица друг друга. – Вы уже знали это, когда проснулись, – сказала она.
– Мое сердце ныло от предчувствия, – сказал он.
Она кивнула, и блеск ее слез упал ему на руку, когда она ее сжала.
– Мое тоже. Я все увидела, глядя на вас, пока вы спали. – Ее глаза смотрели на него с изумлением. – Я спала с войной. Неудивительно, что мое утро разразилось бурей.
Это вызвало улыбку у них обоих.
– Поистине, госпожа моя, – сказал он, – война в доброте своей пометила меня татуировкой.
– А разве ответ на эти раны, – сказала она, поднося его руку к губам, – не любовь?
– Любовь не ответ, – сказал он, – но легенда нужды. Тут их прервали.
– Ваша светлость? – Это был голос ее камеристки за дверью.
Она снова прикоснулась губами к его руке.
– Она проводит вас к тропе, выводящей на дорогу. Там вас никто не заметит, – прошептала она и внезапно повеселела. – Вчера ночью мой доверенный слуга в похожих на ваши плаще и шляпе ускакал из ворот, так что все глаза были ублаготворены. – Она смотрела на него прямо и открыто, держа свои руки в его руках, и ее взор был для него сама искренность, сердце в ее глазах, безупречность в ее груди. – Видите, я подготовилась к солдату в моей спальне, и пожелай он, то и к тому, что он станет господином всего, что мое. – Она высвободила свои руки, но ее глаза смотрели все так же прямо. – Поспешите, дом просыпается.
Сервантес ускакал, хотя жаждал немедленно вернуться и поймать существо, которое опьянило в нем все, даже осколки его жизни. Он знал, что любовь пронзила его эффективнее, чем наилучший фехтовальщик. Теперь часы бессонницы будет зачаровывать его расширяющееся сердце, и причем более эффективно, чем все опиумные цветы Востока.
Герцогиня прошла через спальню, распахнула ставни и смотрела, как загорается солнечный свет. Пока камеристка причесывала ей волосы, она думала о любви как подчеркивании жизни, пусть даже означающем боль свыше меры. Она наслаждалась тем, что между ними ничего кончено не было. Они вместе открыли книгу и прочли первую страницу. Труднее всего было на время отложить книгу.
Бдение
Олива во дворе и Святой Грааль
Уничтожив волшебника дурных виршей, Старый Рыцарь положил себе достигнуть Святого Грааля. Он знал, это будет последний подвиг перед тем, как его дух окончательно порвет все связи с его телом и отправится в блаженное царство, где грехи прощаются, память восстанавливается, и он сможет вновь вести чудесные разговоры с некоторыми из своих друзей. Во всяком случае, так он надеялся. Но он знал, что от него потребуется заключительное великое усилие, прежде чем он станет невидимым для мира, а мир – для него.
Но где Грааль? Если в этом краю бесчинствовал подобный злой волшебник, то, конечно, Грааль захоронен где-то поблизости. Беседа с особо мудрым на вид деревом подтвердила его догадку. Дабы завершить свои поиски, он должен вновь отправиться в столицу, где у него уже было несколько приключений.
Он любезно вернул Буцефала ее изумленному владельцу и попрощался с ней. Это была тяжкая минута. Кобыла после всех ласковых слов Старого Рыцаря и их победы над Онгорой влюбилась в него до застенчивой робости. И теперь очень опечалилась. Уж конечно, возчик никогда не будет таким ласковым и не скажет ей, что она – золотой сын Аполлона, и не разделит с ней такие приключения. Когда он ушел, она жевала шляпу возчика, изнемогая от презрительного негодования на необходимость вернуться к прежнему своему положению и от тоски по ласковым словам Старого Рыцаря и его доверительным беседам.
А Старый Рыцарь отправился в столицу пешком. Истинный рыцарь по дороге очищал бы край от мелких демонов и всяких чудовищ, творя добра елико возможно больше. Однако Старый Рыцарь понимал, что не должен отвлекаться от поисков Грааля. И вот он, по всем правилам отсалютовав воротам столицы, к большому недоумению стражников и собрав угрюмую свору нищенствующих детей, погрузился на день в деловитость города.
Приключений, выпавших ему в этот день, хватило бы, чтобы заполнить страницы еще одного комического романа. Но его целью было найти Грааль, а потому пребудем с ним, а рассказ об этих приключениях предоставим кому-нибудь другому. После приключения с Обществом Воров нищенствующие дети покинули его. Затем он добрался до суетливого рынка нижнего квартала, узких, мощенных булыжником улочек, кишмя кишевших ордами навязчивых, спорящих торгашей. Он достиг площади в конце рынка, пошел дальше, свернул на улицу пошире и остановился, зачарованный видом небольшого двора. Первым приглашением была благостная тишина. Но, кроме того, в центре двора, окруженная низенькой кирпичной оградой, высилась олива. Но он увидел и нечто другое. Он увидел древо, пронизанное мистической значимостью, зыбь и струение трепещущего золота. Корни, увидел он, проникающие глубже земли, гигантский обхват и ствол – подножие Бога, ветви, распростертые до края небес. И пока он смотрел, он услышал музыку, которая воплощала все великолепие земли, и внутреннее сердце океана, и небо, его сверкающего спутника, и эту смиренную полоску чернозема, с мольбой взывающую к коррозивной мудрости утесов и гор. А за всем этим он различил размеренный ритм, беспощадный ход времени. Он стоял как прикованный у входа во двор, зная, что тут – завершение поисков. Он понял, что даже грозная тирания времени – всего лишь пленница этого древа. Здесь был конец его пути. Все пути, все дороги и тракты завершались в этом дворе, здесь, перед величайшим из всех алтарей, сердцем всех тайн. Он опустился на колени, проливая таящие слезы, и предался молитве перед целью своих поисков, перед Святым Граалем.
