Теперь одна забота: дочь. Жена друга и конкурента, мистера Шаха, подцепила ей жениха где-то в Оклахоме, посылая туда кебабы Галавати ночной экспресс-почтой.
— В прежние времена девушки старались выглядеть прилично, — поучал он дочь. — Валяешь дурака в молодости — как бы позже плакать не пришлось. Смотри, потом приползешь в слезах к престарелым родителям…
Глава тридцать седьмая
Все образуется, уверяли сахибы службы правопорядка. И не ограничивались пустыми словами. Вопли из полиции раздавались все чаще. То одного схватят, то другого; обработают должным образом, выпустят (не кормить же дармоеда за счет государства).. мало ли в городе безответных бродяг! Но эти мудрые, продуманные шаги почему-то не способствовали торжеству мира и покоя. Как будто даже наоборот.
Однодневная забастовка.
Двухдневная.
Трехдневная.
А вот и на всю неделю.
Подоспев к долгожданному открытию супермаркета «Ларк», Лола схватилась не на жизнь, а на смерть с афганскими принцессами. Цель сражения — вымести с магазинных полок последние банки-склянки.
— Какой кошмар! В городе творится такое!.. Такое!.. А эти гадкие женщины помышляют только о банке варенья! — возмущалась Лола, намазывая на хлеб мармелад Друка.
Тринадцатидневная забастовка.
Двадцатиоднодневная.
Дни забастовок заполонили календарь.
И воздух — хоть выжимай. Дышать почти невозможно. Пространства переизбыток, а дышать нечем.
Наконец бессрочная забастовка. Все магазины, все ларьки, все учреждения прекратили работу. Запуганные патриотами владельцы боялись даже нос высунуть из окошка. Заслоны на дорогах парализовали движение. На дорожном полотне разбросаны гвозди, разлит бензин. Добры молодцы-освободители вымогают за проезд неслыханные суммы и вдобавок заставляют покупать кассеты с речами и календари с портретами своих любимых вождей.
Грузовики доставили к полицейскому участку возмущенных демонстрантов, тут же принявшихся швырять кирпичи и пустые бутылки. Слезоточивый газ их не рассеял, не помогли и заряды лати.
— Чего им надо? — мрачно спросила Лола.
— Районы в Даржилинге, Калимпонге и Курсеонге; части Джалпайгури и Куч-Бехар из Бенгала в Ассам.
— Не будет покоя недобрым, — скрипела госпожа Сен, шевеля вязальными спицами.
Чтобы утешить премьер-министра, она вязала для него свитер. Даже в Дели холодно, особенно в этих громадных дворцах, которые они себе там понастроили. Но вяжет она, прямо скажем… вот мать ее вязала — это да! За киносеанс — детское одеяльце.
— Это кто недобрый? Мы? Нет, недобрые они, а покоя нет нам. Добрым покоя не дают!
Страна, символы страны, идея страны… Индия для Лолы — надежда, идея, концепция. Сколько она может вытерпеть? Удар, удар, еще удар… И рухнет! Каждый удавшийся наскок прибавляет наглости экстремистам. Сколько еще может эта страна вынести?
* * *
Библиотечные книги прочитаны, но сдать их нет никакой возможности. Библиотекари изгнаны, между полками удобно устроились на ночлег бойцы освободительной армии, наслаждаясь невиданным комфортом и простором.
Никаких туристов из Калькутты, пахнущих нафталином, закутанных, как будто на Северный полюс собрались. Отдыхают спины игрушечных лошадок-пони. Пусто в отеле, никто не сидит под картиной Рериха, никто не заказывает жареной оленины из местных домашних коз.
Испуганные родители увезли испуганных детей, спасая чад своих из-под окровавленных кукри свирепых партизан. Последней группе детишек в пансионе Св. Ксавьера поручили помочь на кухне. Повар исчез куда-то бесследно. Детишки обнаружили, что трудно и хлопотно перепиливать курицам шеи тупым ножом, гораздо легче открутить и оторвать эту глупую куриную башку. И вот в кухне парят и кружатся перья, носятся, хлопая крыльями и расплескивая кровь, обезглавленные курицы, гогочут перемазанные кровью юные экспериментаторы — некоторые, впрочем, позеленели, их тошнит. Слезы, сопли, рвотные массы, куриный помет… Ужаснувшийся преподаватель срывает со стены пожарный шланг, но воды нет.
* * *
Нет также газа, бензина, керосина. Пока есть дрова.
Воды нет и в «Мон ами».
— Что ж, собираем дождевую, — решает Лола. — В туалете по-маленькому не сливаем, «Санни фреш» против запаха.
И электричества нет. Подстанцию сожгли в знак протеста против арестов.
Холодильник замолчал, нужно срочно обработать все скоропортящееся. Большая готовка, а Кесанг выходная.
Снаружи дождь, скоро комендантский час. Запах приманил группу освободителей. Они влезли в дом через кухонное окошко.
— Почему дверь заперта, тетушка?
В доме полно ценных вещей, фамильных, наследственных…
— Чего вы хотите?
По тону Лолы чувствуется, что ей есть что терять.
— Мы календари продаем, тетушка, кассеты с умными речами. Все в поддержку движения.
Показная вежливость выглядит нелепой после их насильственного вторжения в дом, на фоне этого бандитского партизанского камуфляжа. Календари и кассеты пестрят пресловутыми, обагренными кровью кукри, омываемыми в водах Теесты.
— Не давай им ничего, — шипит Лола по-английски, надеясь, что ее не поймут. — Сунь им палец в рот, всю руку отхватят.
Они, однако, поняли. Они понимают ее английский, а вот она их непальского не понимает.
— Любое содействие движению помогает благородному делу.
— Для кого благородное, а для кого и не благородное.
— Ш-ш-ш, — урезонивает ее Нони. — Не надо так.
— Мы вам квитанцию выпишем, — уверяет милый молодой человек, не отрывая глаз от пищи. Его взгляд ласкают кишкообразные эссекские сардельки, оттаивающая салями, еще подернутая инеем.
— Не нужно, — отрезает Лола.
— Ш-ш-ш, — снова шипит Нони. — Дайте календарь.
— Только один, тетушка?
— Хорошо, дайте два.
— Вы знаете, как движение нуждается в деньгах.
Они покупают три календаря и две кассеты. Все?
— Мы у вас переночуем. Полиции в голову не придет искать нас здесь.
— Нет! — крикнула Лола.
— Хорошо, только без шума, — вздохнула Нони.
Перед тем как заснуть, парни подмели всю провизию.
* * *
Лола и Нони, стараясь не шуметь, подтащили к двери тяжеленный комод. Эти услышали, заржали:
— Не бойтесь, бабули, не тронем. Старенькие вы для нас.
