— АЛЛО, АЛЛО!!
— А? НЕ СЛЫШНО! ОЧЕНЬ ТИХО!
— НЕ СЛЫШНО! ТЕБЕ СЛЫШНО?
— Он не слышит! Ай-яй-яй! Совсем не слышит, ах-ах…
— ЧТО?
— Все равно не слышно? — теребят они повара.
Вместе со звуками к Бижу в Нью-Йорк проникает атмосфера Калимпонга. Он чувствует влажные лесные ароматы, видит пышную зелень, щегольское оперение бананов, чувствует колкие иголки кактусов, отзывается на дрожь обеспокоенных лягушками папоротников…
— АЛЛО!!!
— А-яй, шум, э? — переживает семейство сторожа. — Нич-чего не слышно!
Повар морщится, машет им:
— Ш-ш-ш-ш…
Они тут же бросаются ему помогать, утихомиривают друг друга:
— Ш-ш-ш-ш…
— АЛЛО?
— КЬЯ?
— КЬЯ?
Тень слов больше их значения. Гулкое трансокеанское эхо глушит слова.
— ШУМИТ СИЛЬНО!
Жена сторожа выходит, поднимает голову, смотрит на провод, уходящий вдаль над оврагами и меж горами, в сторону дымящейся, как вулкан или как сигара, Канченджанги. Может, птица села на провод. Или спутник в небе за что-то зацепился… ушел в мертвую зону…
— Сильный ветер, очень сильный, — сокрушается жена сторожа. — Провод мотает, вот так, вот так. — Она показывает рукой, как мотается провод.
Дети полезли на дерево, чтобы помешать проводу качаться «вот так».
Треск в трубке усилился.
— ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ВСЕ В ПОРЯДКЕ?
— ЧТО?
— Слезайте! — приказывает детям жена сторожа. — Вы еще хуже делаете.
— ЧТО У ВАС ПРОИСХОДИТ? СТАЧКИ? СТРЕЛЯЮТ?
— У НАС ВСЕ В ПОРЯДКЕ! (Лучше не волновать попусту.) ВСЕ В ПОРЯДКЕ!
— Он приедет? — спрашивает сторож.
— ТЫ ЗДОРОВ? — кричит Бижу из Нью-Йорка.
— НЕ ВОЛНУЙСЯ ИЗ-ЗА МЕНЯ! НИ О ЧЕМ НЕ ВОЛНУЙСЯ! В ОТЕЛЕ ХОРОШО КОРМЯТ? РЕСТОРАН ТЕБЯ УСТРОИЛ? КТО-НИБУДЬ ПРИЕХАЛ ОТСЮДА?
Конечно-конечно. Бесплатное питание. Ресторан оплачивает проживание в гостинице. А как же иначе. Держи карман шире.
— ВСЕ ХОРОШО! — кричит Бижу. — У ТЕБЯ ВСЕ В ПОРЯДКЕ?
— ЗДЕСЬ ВСЕ ТИХО!
— ТЫ ЗДОРОВ?
— ДА! ВСЕ ХОРОШО!
— Да-да, все хорошо, — кивают болельщики. — Все в порядке.
И вот больше и говорить-то не о чем. Пылали эмоции, теперь они схлынули, оба повисли над бездной.
— Когда он приедет? — спросил сторож.
— КОГДА ТЫ ПРИЕДЕШЬ?
— НЕ ЗНАЮ. ПОПРОБУЮ…
Заплакать хочется.
— ТЕБЕ ДАДУТ ОТПУСК?
Отпуск… Ни одного выходного.
— КОГДА У ТЕБЯ ОТПУСК?
— НЕ ЗНАЮ…
— АЛЛО!
— Ля-ма-ма-ма-ма-ма-ма-ему-отпуск-не-дают. Почему? Откуда я знаю, трудно. Много денег — много работы, там зря денег не дают, нигде зря денег не дают, нигде в мире…
— АЛЛО! АЛЛО!
— ПИТАДЖИ, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Снова провал…
Биип, биип, бип-бип-бип-бип… Хр-р-р-р-р — телефон запищал, захрюкал и замер, отбросил их в стороны друг от друга.
— АЛЛО! АЛЛО! — надрывается повар над трубкой.
— Алло, алло, — расстраиваются родственники сторожа.
Повар дрожащей рукой кладет трубку на аппарат.
— Может, он снова позвонит, — предполагает сторож.
Но телефон молчит. Лишь лягушки стрекочут в зарослях.
Даже попрощаться как положено не удалось. В конце концов, даже обычная фраза может передать родственное чувство.
— Наверное, что-то с линией.
— Да, да, да.
Конечно, с линией всегда что-то случается.
— Бижу толстый приедет. Говорят, они оттуда все толстые приезжают, — пытается утешить повара жена сторожа.
* * *
Разговор не рассеял беспокойства Бижу. Наоборот. Да и разговора-то никакого, одни обрывки стандартных фраз, телеграфные строчки, выкрикнутые в трубку. Связь между их жизнями оборвалась, осталась лишь надежда на существование этой связи. Взгляд Бижу оторвался от трубки и скользнул по стенкам кабины, заляпанным жвачкой, замаранным обычными FUCK-SHIT-COCK-DICK-PUSSY-LOVE-WAR, изрисованным кривыми свастиками и пряничными пронзенными сердцами.
Остаться в Нью-Йорке — и простись с надеждой увидеть еще хоть раз своего питаджи. Так всегда бывает: десять лет, пятнадцать, приходит телеграмма или раздается звонок, родители умирают, дети опаздывают. Даже если не умирают, то все равно опаздывают, обнаруживают, что родители похожи на старые фотоснимки так же, как похожи на них негативы. Проходит радость встречи, и приходит сознание утраты. Связь разорвана, любовь исчезла, ибо оказалась всего лишь привычкой, забытой за годы разлуки. За эти годы выработалась другая привычка — к отсутствию. Вернувшиеся обнаруживают только фасад. Так Чо-Ойю выеден термитами изнутри.
* * *
Они там все толстеют.
Повар знал, что там все толстеют. Все здесь это знали.
«Ты, наверное, растолстел, бета, как все в Америке?» — спросил повар в одном из писем, отступая от обычного делового тона.
«Да, растолстел, — написал Бижу в ответ. — Я в десять раз толще, чем был».
Он смеялся, когда это писал. А как смеялся повар, когда это читал! Он свалился на кровать и замахал ногами в воздухе, как таракан.
— Да, — повторил Бижу. — Да, в десять раз толще.
Но он не смеялся, когда пошел в пенни-лавчонку покупать рубашку и выяснил, что ему подходят только рубашки для детей. Лавочник, родом из Лахора, сидел на высокой стремянке в центре, следя, как бы кто чего не стибрил. На Бижу он сосредоточился сразу же, как только тот вошел. И больше не спускал с него взгляда. Бижу почувствовал себя виноватым. И хотя ни в чем он не был грешен, каждый бы решил иначе, ибо каждому видно было, что Бижу в чем-то виноват.
Не хватало ему Саида. Хоть разок еще взглянуть на эту страну его глазами, увидеть все в розовом свете.
* * *
Бижу вернулся в кафе «Ганди». Отсутствия его никто не заметил.
— Все смотрим крикет! — объявил Хариш-Харри. Он принес фотоальбом, чтобы показать персоналу снимки купленного в рассрочку блока в кондоминиуме. Тарелку спутниковой антенны он выставил на середину газона, несмотря на то что правила кондоминиума требовали скромно приделать ее к боковой стене.
— Расизм! — завопил Харри. — Как я смогу принимать индийские каналы?
Его оставили в покое.
