Я раздраженно покачал головой и взмахнул своим маркером.
— Будем драться, — сказал я.
Уильям ухмыльнулся:
— Я высказался.
Вот почему я жутко хотел обставить этого сукина сына — предпочтительно в кооперации с моими товарищами по команде, чтобы доказать свою правоту, но долбаная техника меня подвела; мой маркер заклинило, и он взял верх, стрелял в меня раз за разом, и наконец я отказался от мысли расклинить маркер и швырнул его в Уильяма, хотя и ни черта не видел, куда кидаю, потому что окошко у меня на шлеме все было заляпано желтой краской, но он уклонился, шагнул в сторону и уселся на ствол, держась за живот; этот сукин сын смеялся как сумасшедший, потому что я был похож на гигантский мокрый банан, и я только теперь понял, что мой маркер вовсе не заклинило, просто он стоял на предохранителе. Наверно, я его как-то сдвинул, и у меня еще оставалось несколько выстрелов, и мне следовало бы пристрелить эту скотину, но я не мог — не мог, пока он сидел там и помирал от смеха.
— Сучара! — завопил я на него.
Он крутанул свой маркер на затянутом в перчатку пальце.
— Эволюция! — крикнул он. — Если живешь с ликвидатором, то многому можешь научиться! — И он опять принялся смеяться.
Позже в палатке, где был устроен буфет, он полез в начало очереди со словами:
— Как хотите, но в очереди я не верю!
А когда одна дама за ним попыталась возразить, он с какой-то стыдливой застенчивостью убедил ее, что вообще-то у него диабет, а потому, вы понимаете, ему необходимо поесть немедленно. Меня покоробило, я покраснел и отвернулся.
Все еще думаю; думаю обо всех тех ситуациях, когда мои знакомые совершали поступки из чувства мести, или из злопамятства, или из коварства, или из хитрости или хотя бы грозили совершить что-нибудь такое. Черт побери, все мои знакомые время от времени совершали что-нибудь в этом роде, но ведь это далеко от убийства. Я думаю, что Макданн спятил, но не могу сказать ему об этом, потому что если он ошибается и если ошибаюсь я, считая, что это как-то связано с ребятами, откинувшими концы в Озерном крае несколько лет назад, то остается только один подозреваемый — я. Беда в том, что моя теория становится все более шаткой, поскольку Макданн меня убедил: все это было лишь дымовой завесой; никакого проекта «Арес» не существует и не существовало, а Смаут, сидящий в багдадской тюрьме, никак не связан с умершими; просто дело в том, что кому-то пришла в голову эта хитрая теория заговора как способ заставить меня таскаться по всяким отдаленным местечкам и ждать там телефонных звонков, что лишало меня алиби, пока горилла делала что-нибудь ужасное с другими людьми совсем в других местах. Макданн, конечно, не исключает, что убийцей могу быть и я, что я сам и сочинил эту историю. Я мог записать на пленку звонки таинственного мистера Арчера и устраивать их в то время, когда находился в редакции. В моей квартире они нашли почти все оборудование, необходимое для этого: автоответчик, мой компьютер и модем; еще пара каких-нибудь фитюлек, и организовать такие звонки можно было бы без всяких проблем, если ты сечешь в таких вещах, а если нет — ну, набраться терпения и добиться своего методом проб и ошибок.
Макданн действительно хочет мне помочь, я это вижу, но на него тоже давят; косвенные улики против меня очень сильны, и люди, не знакомые со всеми нюансами моего дела, теряют терпение оттого, что оно застряло на мертвой точке. Кроме этой долбаной визитки, у них нет приемлемых для суда доказательств — ни тебе оружия, ни кровавых пятен на одежде или хотя бы мелочей вроде волоска или волокон ткани, которые указывали бы на меня. Думаю, они не верят, что кто-то из свидетелей может меня опознать, иначе бы уже давно устроили очную ставку, но, с другой стороны, все обстоятельства явно говорят, что это я. Левый журналист рехнулся и пошел мочить правых. Наверняка, пока я тут торчу, пропустил немало броских газетных заголовков. И в самом деле, за время моих коротеньких каникул пара-другая прошла мимо меня; если бы я, мудила, после отъезда из Паром-Стром удосужился взглянуть хоть на какой-нибудь газетный стенд, я бы увидел, как начинает разворачиваться история об этом парне («Красная пантера»[86]— на этом остановились таблоиды), который убивает столпов общества, имеющих правые взгляды.
Макданн не хочет обвинять меня в каких бы то ни было других убийствах из этой серии, но скоро им придется решать, срок моего предварительного заключения подходит к концу, а министр внутренних дел не собирается его продлевать; очень скоро я должен буду предстать перед судом. Черт, я даже могу получить адвоката.
Я все еще в ужасе, хотя Макданн и на моей стороне, но я же вижу, что оптимизма у него поубавилось, а если его уберут, я вполне могу достаться плохим полицейским, тем, которым нужно только признание, и, господи помоги, я ведь в Англии — не в Шотландии, и, несмотря на Макгвайрскую семерку и Гилдфордскую четверку, закон до сих пор не изменен:[87]здесь тебя могут приговорить по неподтвержденному признанию, даже если ты и попытаешься потом от него отказаться.
У меня в связи с этим настоящая паранойя, я решил ничего не подписывать и беспокоюсь — не подписал ли я чего-нибудь такого, когда они только привезли меня сюда и сказали, что я должен подписать бумагу об изъятии личных вещей, или просьбу об оказании юридической помощи, или что-нибудь еще в том же роде, и я беспокоюсь — не подсовывают ли они мне что-нибудь на подпись, когда я устаю от конвейерных допросов и хочу только одного — добраться до кровати и уснуть, а они говорят, бога ради, сделай одолжение, подпиши и можешь идти спать, давай; это, в общем-то, формальность, и впоследствии ты можешь от всего отказаться, передумать, но на самом деле ничего ты уже не можешь, они врут, а ты не можешь; я даже беспокоюсь — не подсовывают ли они мне что-нибудь на подпись во сне или не заставляют ли они меня подписывать что-нибудь под гипнозом; черт, с них все может статься.
— Камерон, — говорит Макданн. Сегодня пятый день, утро. — Послезавтра они хотят предъявить тебе обвинение во всех этих убийствах и нападениях и передать дело в суд.
— О боже.
Я беру сигарету, Макданн дает мне огоньку.
— Ну что, так ничего и не надумал? — спрашивает он. — Так-таки ничего?
Он снова всасывает воздух сквозь зубы. Мне это начинает действовать на нервы.
Я качаю головой, тру лицо обеими руками, не обращая внимания на то, что дым от сигареты попадает мне в глаза и волосы. Я кашляю.
— Сожалею. Нет. Ничего не надумал. То есть думал-то я много о чем, но ничего…
