Разумовского не было дома; он успел побывать в казармах, кое-что тут приготовить, а потом начал наведываться к разным своим приятелям.
Заезжал было маркиз де-ла-Шетарди, но его не приняли, объявив, что цесаревна, нездорова и лежит в постели.
Только один человек из всей елизаветинской компании казался совершенно спокоен: это был старый учитель музыки Шварц.
В то время как все потеряли головы и волновались, он, кажется, был вполне уверен в благополучном исходе затеянного дела. С большим аппетитом пообедал, выкурил трубку и теперь только по временам посматривал на свои круглые карманные часы, давно уже подаренные ему цесаревной.
Наконец, кое-как время дотянулось до вечера. Вот уже десятый час. Кругом дворца все тихо, ночь темная — зги не видно. С утра была снежная метель, но теперь стихла и мороз прибавляется.
Лесток вышел из своей комнаты в меховом кафтане и с шапкой в руках.
— Что же, послали за гренадерами? — таинственным шопотом спросил он у Воронцова.
— Нет еще, цесаревна не выходит.
К ним подошла Мавра Шепелева.
— Матушка, — схватив ее за руку своею дрожащей рукою, сказал Лесток, — поди, добудь цесаревну. Пора, ведь, упустим время!
Она подошла к двери спальни, прислушалась — все тихо; кашлянула, ничего не слышно.
— Матушка, голубушка моя! — заговорила Мавра. — Отомкнись, не то поздно будет!
Послышались тихие шаги, замок щелкнул, дверь отворилась и из темноты спальни показалась статная фигура цесаревны. Глаза ее были заплаканы, лицо бледно.
— Что? Который час? — спросила она растерянным голосом.
— Да уже десять скоро.
Елизавета судорожно сжала руку своей приятельницы и пошла с ней в ту комнату, где находились остальные.
— Посылайте! — проговорила она, опускаясь в кресло и глядя неподвижными глазами куда-то в одну точку.
Все засуетились. Воронцов быстро собрался и отправился в преображенские казармы.
Говорить было не о чем; все молчали: время невыносимо долго тянулось.
Прошло часа полтора. Воронцов, наконец, вернулся, запыхавшись, с разгоревшимися от мороза щеками и доложил цесаревне, что несколько человек гренадерских офицеров и солдат пришли вместе с ним и дожидаются ее.
— Впустите их! — прошептала Елизавета.
Гренадеры вошли; они были в полной форме.
— Матушка, ваше высочество, — сказали они тихо, но почти все в один голос, — ведаешь ли ты, что мы немедленно должны выступить в поход? Уже приказ нам отдан… Мы уйдем и не в силах будем служить тебе, некому будет защищать тебя и ты будешь в руках своих злодеев. Нельзя терять ни минуты, время дорого!
— Так, значит, вы согласны сослужить мне великую службу? И я могу на вас положиться? — проговорила Елизавета дрогнувшим голосом.
— Господи, только, ведь, и ждем, что этой минуты! — ответили гренадеры. — Именем Христа Спасителя клянемся не выдавать тебя. Все до одного умрем за тебя с радостью!
И все они, как один человек, повалились в ноги цесаревне.
Крупные слезы брызнули из глаз ее. Она кинулась к ним, стала поднимать их.
— Спасибо, спасибо! — повторяла она сквозь рыдания. — Только выйдете на минуту, дайте мне успокоиться.
Все вышли, одна Мавра Шепелева, да Воронцов остались у дверей.
Елизавета, обливаясь слезами, прошла в угол комнаты, где висел большой образ Спасителя, с зажженной перед ним лампадой. Она упала на колени перед этим образом и горько рыдала. Наконец, рыдания ее стихли.
«Так суждено! — прошептала она. — Да будет воля твоя, Господи! Быть может впереди кровь и всякие ужасы, гибель и казнь невинных! Но, Боже, не поставь мне этого в грех! Прости меня. Ты видишь сердце мое, видишь, что в эту минуту не о себе я думаю, не о своем величии и не о своем счастии, а только о счастии и величии русского народа! Измучилось сердце мое, глядя на его страдания. Я слабая женщина, я недостойна того, за что восстаю теперь, но не оставь меня и помоги мне! Если суждена мне победа над врагами моими, если суждено мне вступить на престол отца моего, сделай меня достойной этого! А я клянусь своей жизнью и душою, что непрестанно буду помышлять о том, чтобы не забывать этой великой Твоей милости, оказанной мне грешной, буду вечно помышлять о благе моих подданных… Боже, прими мою великую клятву: да отсохнет рука моя, если хоть раз я подпишу приговор смертный! Будь это хоть лютейший враг мой, никого никогда не лишу я жизни! Не ради мщения, не ради возможности безнаказанно творить всякие жестокости простираю я руки к престолу, а ради справедливости. Но если я недостойна, то покарай меня, Боже! Пусть одна я вынесу на себе все последствия этого дела, на которое решаюсь, пусть буду я отдана лютейшим мучениям, только спаси тех, кто идет за мною, ибо они ни в чем неповинны!..»
И долго она молилась, слезы по-прежнему катились из глаз ее, но в них уже не было прежней горечи, напротив, они принесли ей тихую отраду. Ее волнение, ее тоска и муки мало-помалу утихали. Все сердце ее было исполнено кротости и веры.
Наконец, поднялась она с колен, сделала знак Мавре Шепелевой, чтобы та подошла к ней, — и приказала ей поскорей принести из спальни крест. Когда Шепелева исполнила это приказание, Елизавета приняла крест, подозвала Воронцова, Лестока, Шувалова, осенила себя крестом, приложилась к нему и твердым, торжественным голосом проговорила:
— Будьте свидетелями, что я клянусь Богу, если Он пошлет удачу нашему предприятию, ни разу, ни при каких обстоятельствах не подписывать никому смертного приговора! Клянитесь и вы не требовать никогда от меня жестокости и не смущать меня.
Присутствовавшим показалось, что она даже как будто выросла, так была она величественна и спокойна.
С волнением и трепетом приложились они к кресту, и цесаревна вышла в соседнюю комнату, где ее дожидались гренадеры.
Они невольно вздрогнули, увидя ее. Никогда еще не видали они ее такою. Перед ними была уже не прежняя их приветливая, шутливая и веселая матушка-цесаревна, перед ними была великая государыня, чудно прекрасная в своем царственном величии, истинная дочь великого императора.
С сердечным умилением принесли они присягу в верности ей и поцеловали крест из рук ее.
— Если Бог явит милость свою нам и всей России, — торжественно проговорила цесаревна, обращаясь к гренадерам, — то я не забуду верности вашей, а теперь ступайте, соберите роту во всякой готовности и тихости, а я сама тотчас за вами приеду.
Восторженно взглянули воины сначала на нее, потом друг на друга и быстро исчезли исполнять ее приказание.
Лесток уже не дрожал более. Теперь он понял, что не нужно никаких картинок, что никакая сила не заставит Елизавету идти назад.
— Скорей велите заложить большие сани и принесите мне кирасу! — приказала Елизавета.
