Ионак еще ниже поклонился немцу и скромно, как подобает хозяину, ответил:
— Мне выпала большая честь принимать в своем доме посланца фюрера…
При слове «фюрер» Мюллер непроизвольно вытянулся и гаркнул:
— Хайль Гитлер!
Ганс вздрогнул, стукнул каблуками и произнес:
— Хайль!
— Не верю! — неожиданно вырвалось у старика.
— Что? Почему не веришь? — оторопел майор.
— Не верю… не верю, что я сумел угодить вам так, господин майор фон Мюллер, как бы мне хотелось. Сами знаете, времена…
— Скромничаешь, учитель… Однако за преданность благодарю. Если твоя семья, и особенно твоя хорошенькая дочь, питает ко мне такие же чувства, то мы прекрасно уживемся. А теперь оставь нас. Будешь заходить в эту комнату только тогда, когда тебя позовут.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — сказал учитель и, церемонно поклонившись, вышел.
— Разве это комната, сукин ты сын? — обругал майор своего денщика.
— Это самый лучший дом во всем селе, герр майор, который остался целым после налета нашей авиации.
— Ну ладно, что будем есть? Ты нашел цыпленка?
— Цыпленка? У этих проклятых чехов даже тощей наседки не найти. Ведь многие сбежали к партизанам со своей домашней птицей.
Слово «партизан» всегда вызывало гнев Мюллера. И сейчас его глаза налились кровью, рот искривился.
Он сжал в руке хлыст и, подняв его, сильно резанул воздух.
— Партизаны? Я все равно поймаю этого «Татру», их руководителя! — Мюллер вспомнил еще одну неприятную вещь. — А о румынском летчике узнали что-нибудь?
— Наши напали на его след.
— Напали на след! Ну их ко всем чертям! Большевики в двух километрах, а эти болваны из гестапо ищут следы! Он, наверное, уже добрался до своих!
— Конечно, герр майор.
— Пошел вон! Вечно ты отвечаешь невпопад, безмозглая голова!
Мюллер чувствовал сильный голод. Да, здесь не то что во Франции, откуда он вернулся семь месяцев назад. Мысль о жареном цыпленке не покидала его.
— Как же так, Ганс? Неужели нельзя достать ни одного цыпленка?
— Ничего нельзя достать, герр майор. У меня есть консервы… Зато у этого Клапки такая дочь… (Ганс знал, что только женщины могут отвлечь мысли Мюллера от гастрономических удовольствий.) Лакомый кусочек, а не девушка.
— Я знаю ее, она работает в больнице врачом. Прикидывается недотрогой…
— Да, она не так вышколена, как Янина из Тулона…
— Ну ее к черту… Если бы я знал тогда, что она была в маки, я скрутил бы ей шею…
Ганс вспомнил, как однажды вечером мадемуазель Янина выкрала из планшета Мюллера все документы…
— Да, она здорово вам насолила…
Мюллер не любил вспоминать об этом случае. Он сердито посмотрел на Ганса.
— Что-то ты много болтаешь, Ганс. Если ты не будешь держать язык за зубами, то в один прекрасный день окажешься с пулей в затылке. Ступай в офицерскую столовую и принеси мне эту свинячью похлебку. Потом зайди в больницу и скажи этой докторше, Лиде Клапке, чтобы она после полудня зашла осмотреть меня. Только чтобы об этом не узнала эта корова Анна Крупова, сестра. Надоела она мне…
— Слушаюсь, герр майор!
Когда учитель выходил из дому, его жена Майя возвращалась от соседки. Встретившись с ним у калитки, она отвернулась от него.
— Ты все сердишься, старушка?
— Замолчи, Ионак. Ты мне противен. Все село ненавидит тебя. Я удивляюсь, как у тебя хватает совести показываться на людях. Ничего, скоро ты ответишь за свои поступки. Куда тебя несет?
— Меня вызывает староста. Мы должны помочь немцам восстановить разрушенный партизанами мост.
— Ты с ума сошел… Твой сын борется за нашу свободу, а ты…
— Каждый живет по-своему!
— Где Алекса? Неужели он ушел, не повидавшись со мной?… Ты что, прогнал его?
— Я же сказал тебе, Алекса умер. Гестапо знает об этом.
— Ты отрекаешься от собственного сына, от семьи, от родины. Так знай же, я сама передам тебя в руки правосудия. Теперь иди и донеси на меня твоим друзьям, фашистам!
— Замолчи, прошу тебя. Смотри, не делай глупостей, слышишь?
Но Майя Клапка уже не слышала мужа. Хлопнув калиткой, она вошла в дом.
Старый учитель шел по улице. Крестьяне отворачивались от него, делая вид, что не замечают. Все годы оккупации учитель Клапка вселял в людей надежду и уверенность, что наступит свобода. Но сейчас все возненавидели его.
Войдя в здание сельской управы, Клапка постучал в дверь, открыл ее и вошел в комнату, где сидел староста.
Староста, Вили Булик, старый агент нацистов, не спал всю ночь. Он понимал, что гитлеровцы проиграли войну и что через одну-две недели все изменится. Поэтому он очень удивился, когда неделю назад к нему по поручению нескольких местных националистов пришел учитель Клапка. Так мог поступить только безумец. Он с великой радостью готов был уступить свой пост этому чудаку, тем более что немцы вот уже два дня грозят расстрелом, если не будет найден укрытый в селе румынский летчик. Булик даже хотел спросить учителя, что его заставило открыто перейти на сторону фашистов именно теперь, когда леса кишат партизанами и немцы отступают, но страх, что учитель может донести о таком разговоре в гестапо, заставлял его молчать.
— Ну, Ионак, что нового? Как себя чувствует фон Мюллер в твоем доме?
— Думаю, что хорошо. Я все предоставил в его распоряжение.
— М-да. Ты уже знаешь, что я тебя вызвал по поводу моста. К вечеру нам нужно собрать побольше людей. Нужно показать немцам, что в тяжелую для них минуту мы не покидаем их. Ты сам возьмись за это.
— Люди уже не слушают меня, Вили. Видно, готовятся к приему русских и румын.
— Молчи, нас могут услышать.
— Ты что, боишься?
— Не-е-ет, не боюсь. Скоро фюрер применит новое оружие, и тогда все будет, как в начале войны. Тогда тот из нас, кто устоит в самые тяжелые минуты, будет вознагражден. Ты, как учитель, возможно, будешь министром, а я… мне достаточно будет получить депутатский мандат в великом рейхе. Что ты скажешь на это?
— Нужно подсчитать, сколько человек придет с подводами на работу по восстановлению моста.
Услышав скрип лестницы, лейтенант Санду решил, что за ним пришли. Он видел через оконце подпола, как во двор вошел гитлеровский офицер с денщиком, и слышал наверху чьи-то шаги и голоса. Неожиданно крышка подпола с шумом открылась и тут же захлопнулась. На лестнице остался человек. Заметив его, Санду инстинктивно хотел выхватить правой рукой пистолет, но, почувствовав сильную боль, опустил руку. Все-таки с большим трудом ему удалось вытащить пистолет левой рукой, которая тоже была ранена.
