— Послушай, Мельвин! А ведь глупая птица права! Вид у нас и впрямь не слишком умный, потому что нас подняли среди ночи, и умом мы действительно не блещем. Вот ведь что он говорит. От нас не очень пахнет, зато от Боффина-то пахнет! И Гектор нам сразу покажет, где Боффин, если тот по-прежнему находится на борту!
— Мм-да! А ведь это мысль, — протянул Мельвин. Он был не вполне уверен, что понял ее до конца, но если это значило, что поиски можно поручить Гектору, его это вполне устраивало. Наконец-то можно будет снова засунуть руки в карманы. Прошло ведь уже два часа с тех пор, как он их вынул, а он уж и не помнил, когда это бывало в последний раз.
Гудвин поднялся по трапу к каютам. Растянувшись на полу, там лежал Гектор. Он был единственным, кто не обращал никакого внимания на суматоху, поднявшуюся на корабле во время поисков.
— Что же ты, Гектор! Неужели все лежишь и спишь? — сказал Гудвин.
Гектор приподнял одну бровь, но остался лежать на полу, потому что ответить на вопрос Гудвина он все равно не мог.
— Где Боффин, Гектор? Ты можешь отыскать Боффина?
Огромный бладхаунд при этих словах ожил. Он любил искать потерянные вещи и понял по голосу Гудвина, что дело важное. Гектор вскочил и повел носом в воздухе. Затем он приник носом к полу, потянул воздух и сопя пошел по следу Боффина. На бешеной скорости он взлетел вверх по трапу, заскочил в камбуз, снова выскочил, подбежал к штурвалу, и тут вдруг произошло нечто неожиданное! Нюхая след, Гектор помчался дальше и, выбежав на корму, вдруг остановился посредине палубы. Затем поискал с другой стороны и вновь остановился на том же месте. Тут он задрал морду кверху, повел носом по воздуху и вдруг начал лаять. Анри тоже обернулся посмотреть, что там случилось.
— Что ты хочешь сказать, Гектор? — спросил Гудвин. — На мачте Боффина нет, это же сразу видно!
Но Гектор продолжал лаять, он совсем разгорячился. Пес схватил Гудвина за штанину и стал тянуть его с ворчанием и рычанием, но все было напрасно. Тогда он подпрыгнул и дернул зубами за свернутый и крепко притороченный к мачте парус.
— Парус! — воскликнул Бомстаф. — Разверните парус, ребята, и поднимите его!
— Как же так! Не может быть, чтобы он сидел внутри паруса, — растерянно произнес Гудвин. — Мы сворачивали его вдвоем с Мельвином, и мы бы, наверно, заметили, если…
Дальше он так и не договорил, его прервал Бомстаф:
— Вы с ним, поди, не заметили бы даже, если бы вам на голову сел альбатрос и свил там гнездо! — загремел он зычным голосом. — А ну-ка, ребята, давай ставить парус!
И действительно, когда они наполовину развернули парус, там показалась какая-то шишка, которая с каждым разом, как они еще немного разворачивали парус, становилась все заметнее. Наконец, когда был развернут последний слой паруса, оттуда появился Боффин. Он мирно спал. Анри был так счастлив, радость так переполнила его, что он просто не знал, что делать от счастья. Но излил он свои чувства не на Боффина, а на Гектора, который с большим достоинством и грустным выражением на морде принимал знаки внимания, которыми его осыпали. После этого случая Боффин еще не раз терялся во время плавания, но «Элинор» был не таким уж большим кораблем, чтобы Гектор не мог его быстро отыскать. Только один раз это оказалось действительно трудным делом, но только потому, что Боффин умудрился спрятаться в старой бочке из-под селедки. От бочки так сильно пахло, что даже Гектору было нелегко учуять там тролля. После этого происшествия среди экипажа началась долгая дискуссия о том, насколько от нового, смешанного запаха Боффина находиться в его компании стало труднее или легче.
Над Средиземным морем дул слабый восточный ветер, и «Элинор» спокойно, хотя и медленно, двигался вперед, так продолжалось, пока они не обогнули Гибралтар и не вышли в Атлантический океан. Тут ветер заметно усилился и посвежел, и, пока они плыли на север, на палубу часто залетали соленые брызги.
Было очень забавно наблюдать за тем, как вели себя попугай, Гектор и Боффин, когда новая волна заплескивалась на палубу, обдавая ее фонтаном брызг. Гектор поднимался и переходил лежать на другую сторону палубы. Когда рулевой поворачивал штурвал и корабль менял курс, палубу начинало заливать с другой стороны и Гектор снова оказывался под душем. Тогда он вставал, отряхивался, спускался в каюту и укладывался там. Анри научил Боффина крутить на палубе сальто-мортале, но, несмотря на всю ловкость Боффина, этот фокус получался у Анри лучше, чем у тролля. Однажды это чуть не кончилось бедой, когда Мель-вину почему-то взбрело в голову в виде исключения созвать всех на обед колоколом. Едва колокол звякнул один раз, как Боффин высоко подпрыгнул и с громким воплем вылетел за борт. В первый миг все подумали, что он упал в воду, но, подбежав к поручням и заглянув вниз, увидели, чтоБоффин уцепился за веревку такелажа, висевшую с краю вдоль борта. Через некоторое время Анри при помощи намазанного вареньем корабельного сухаря снова заманил Боффина на палубу, и все облегченно вздохнули.
— А что там случилось? — спросил Бомстаф. — Чего эта скотинка так испугалась?
Ответ не заставил себя долго ждать, потому что Мельвин опять принялся звонить в колокол, и все повторилось снова. Во второй раз было еще труднее заманить Боффина обратно на борт.
— Чтобы больше никто в продолжение этого рейса не смел звонить в колокол! — зычным голосом объявил Бомстаф, поняв, чего испугался Боффин. — Иначе у нас кончится варенье раньше, чем мы войдем в Бискайский залив.
Гудвин наблюдал за всей этой сценой со стороны. Наморщив лоб, он глубоко задумался. Его очень заинтересовало, что Боффин, оказывается, так боится колокольного звона.
По мере того как корабль, пройдя Гибралтарский пролив, двигался к северу, Гудвин освобождался от прежних опасений. Барометр все падал, падал и падал, и погода все портилась, пока наконец не начался ураган. На «Элинор» все были заняты, потому что надо было то и дело поднимать и убирать паруса, и Гудвин, имевший за плечами большой опыт, так как сам в молодости немало плавал на кораблях, часто становился за штурвал. В такую погоду требовалось много сил, чтобы удерживать «Элинор» на нужном курсе. Корабль скрипел и зарывался носом в разбушевавшиеся волны, но, чем больше злилась непогода, тем веселее делался Бомстаф. В отличие от своей команды из четырех матросов, совсем обессилевшей от тяжелой работы, без которой корабль не удержался бы на плаву, капитан чувствовал себя превосходно при шторме. Ветер трепал его бороду, но он только смеялся, когда очередная волна, перехлестывающая через борт, поливала всех с головы до ног соленой водой. Если не считать Бомстафа, Боффин, кажется, был единственным существом на борту, которому морское путешествие пришлось по вкусу, за исключением холодных брызг и дождя: тролль терпеть не мог мокрого. Пользуясь килевой качкой, он придумывал себе все новые забавы и был страшно доволен этими играми. Для начала он прицепился к лампе, которая висела в каюте; Анри застал его там качающимся вниз головой в такт корабельной качке. Когда мимо проходил кто-нибудь из команды, Боффин хватал у него с головы шапку или вырывал трубку и гигантским прыжком, перевернувшись в воздухе, приземлялся на свои широкие ступни, а приземлившись, молниеносно скрывался вместе с добычей. Через день вся команда дружно обыскивала корабль от носа до кормы в поисках тайников Боффина, где он запрятывал отнятые у людей предметы. Бегать за Боффином было бесполезно — он был таким проворным, что его невозможно было поймать. В тихую погоду Анри иногда удавалось его схватить, потому что мальчик сам был необычайно быстр и ловок. Но при качке даже Анри не мог угнаться за Боффином. Боффин как по волшебству мог промчаться из конца в конец хоть посередине палубы или обежать корабль по краю, смотря как ему вздумается, причем сильнейшая качка никак не сказывалась на его прыти. Анри же, чтобы не упасть, вынужден был хвататься за что-нибудь руками, так что догнать Боффина он не мог.
