так взяла она и забила на свои проблемы. С ходу отдалась и в рай унеслась!
Сосед встревожено косился со своего кресла, видимо, мысли, нет-нет, да и переходили в слова. И неразборчивое бурчание становилось разборчивым. Если не по сути, то хотя бы по настроению.
Михей поймал себя на ошибке — неужели забылся до такой степени, что выдал русскую фразу? Да нет, не мог, многолетние тренировки даром не прошли. Седовласый француз — а он был точно уверен, что сосед родом из Парижа — уловил лишь интонации. За границей Михей думал и говорил преимущественно на английском. Или немецком. Впрочем, унифицированный характер его легенды, которой он пользовался в Европе, позволял говорить на русском. Но не объяснять же каждому встречному кто он и откуда. А к русским здесь сложилось отношение, мягко говоря, недоверчивое.
— Пардон, месье, — улыбнулся Михей старику, — je suis fatigue, regretter[1].
И обезоруживающе развел руками.
— Cherchez la femme[2], — подмигнул тот.
Разговор завязывать не хотелось. Матвеев ограничился многозначительным движением бровей и озорным взглядом. Сработало. Старик жестом выразил одобрение. И вернулся к своей газете.
А Михей вспомнил, что все началось именно с «сherchez la femme», за которое они с Борисиком и зацепились… Вздохнул. Отвернулся к иллюминатору. Самолет заходил на посадку. Пора было настраиваться на собственную жизнь.
«На всякого мудреца довольно простоты», — начал он с увековеченной классиком истины, — а на всякого мужика — баб, стоит только по-настоящему захотеть».
Прислушался к себе: желания не чувствовалось. К лучшему — работы непочатый край, а он о личном…
— Ладно, в субботу прошвырнусь по набережной. Подцеплю себе какую-нибудь пухленькую хохотушку. В самый раз будет. В самый раз…
Однако пухленькая хохотушка так и осталась в планах. Через день, поздним вечером среды от Пахомовой пришло письмо:
Это не хочет отпускать меня… Ничего удивительного — я заслужила. Если факт суицида подтвердится, для меня все кончено. Простите, что втянула вас в эту грустную историю… Не поминайте лихом…
Лена
Он связался с Борисиком:
— Что там еще?! Рак? Сапун? Жук?
— Михей, ты что ли? А зоопарк к чему? — в родном Н* было давно за полночь.
— Борь, ты в курсе, где у нас суицид?
— Ни сном. Ни духом. Светлов уехал в тайгу. У него отпуск. Правда, это больше похоже на смену места службы. Поживем — разберемся. Рак в местах не столь отдаленных, приговора ждет… Жук жужжит где-то, пока не объявлялся. Тихо у нас. Спят все…
Михей пробормотал слова извинения и отключил телефон. С чего она взяла? Все ее помощники теперь живут в Пескаре. Почти все, если быть точным. Наслаждаются морем, солнцем, вкусной итальянской едой, покоем… Что же могло случиться за пару дней?
Включил компьютер, забил в поиск имеющиеся в деле фамилии. Нажал на «новости». Новостей было много. Увы, большинство никакого отношения к фигурантам валюшинской трагедии не имели, исключительно косвенное. Тезки, полные тезки, случайное совпадение имен в текстах, новости без дат…
Около часа он скакал по страницам заполошенной лягушкой. Наконец нашел…
— А этот-то с какого боку?!
Сообщение отличалось краткостью и неопределенностью:
Вчера, в небольшом городке близ Ортоны покончил жизнь самоубийством сын одного российского политического функционера. Причиной суицида явилась нетрадиционная сексуальная ориентация юноши, ставшая известной его матери…
Все-таки, случилось. И тот белокурый красавец с испуганными глазами решился на отчаянный шаг…
— Придется возвращаться, — процедил Михей, набирая номер авиа-сервиса. — Билет на ближайший рейс до Рима.
И настрочил ответ:
Приеду завтра и попробую разобраться. Не торопите события.
Я друг, помните это.
Он прибыл в отель к полудню. Справился, в каком номере живет синьора Пахомова.
— Седьмой этаж, номер семьсот тридцать три. Сегодня синьора не выходила…
— Тогда подайте в номер обед. Что-нибудь легкое. Салаты, вино, фрукты…
— Да, синьор.
Михей поблагодарил и выложил на стойку купюру в пятьдесят евро.
— Чаевые включены…
Лифт оказался занят. Михей не стал ждать. Нашел лестницу и помчался вверх, пролетая через три ступеньки. Интуиция подсказывала, что медлить нельзя…
Дверь номера была приоткрыта. По ногам заметно сквозило. Он вошел. Остановился в прихожей. Прислушался. Тихо. В гостиной полумрак. Должно быть, Елена зашторила окна. Переживает? Или спит? Или…
Он метнулся к следующей двери, наскочил в темноте на чемодан или какой-то ящик.
— Chi će qui?[3]
Голос срывался. Похоже, истерика.
— Не бойтесь, Лена, это я.
Всхлип. Частое дыханье. Какая-то возня…
— Михей? Зря вы… ничего не исправить… ничего…
— Лена, погодите. Можно я войду?
— Нет!!!
— Не стоит доходить до крайности. Я сейчас позвоню Римме Николаевне, узнаю причину. Не обязательно, что решение этого мальчика касалось вашего дела. Подростки вообще ранимы. Особенно с такими проблемами. Да и интернету не всегда можно верить…
— Только не надейтесь, что вам удастся уговорить меня! Все кончено…
Внезапно комната наполнилась ярким светом. Михей зажмурился и шагнул вперед.
— Нет!!!
Елена стояла на подоконнике. Перекрученная на животе футболка, косо застегнутый на джинсах ремень — похоже, он застал ее врасплох. В этой измученной женщине трудно было узнать недавнюю леди. Лицо опухло от слез. Губы, искусанные до крови, сводило судорогой. Взгляд безумно блуждал по стенам, потолку, то и дело ускользая к небесной выси.
— Еще шаг — и я уйду к ним. Не вздумайте меня останавливать! Не надо… Это неправильно… Я, понимаете, я — причина всех бед. Не будет меня, не будет боли и смерти. Не будет страха и следующих жертв…
— Их и так больше не будет… — начал Михей. — Все кончилось. Возвращайтесь…
— Нет, теперь ничего уже не будет прежним. И я… я не смогу себе простить. Сколько горя принесла людям…
— Вы называете их людьми?
— Не мне судить. Не мне! Как же я раньше не понимала? Мстительница выискалась, как же! Домстилась… Взвалила на себя священную миссию! Возомнила невесть кем… Я ведь детям своим в глаза смотреть больше не смогу. Мать — убийца… Убийца ни в чем не повинных…
— Лена, я должен позвонить. Вы можете подождать немного?
— Зачем? Еще несколько минут боли? Стыда… Ненависти… Как же я себя ненавижу. Понимаете? Только себя! И виню во всем. И боюсь…
Голос срывался. Фразы натыкались на стекло, стекали по прозрачной поверхности липкой тяжелой, почти ощутимой субстанцией.
Небо заволокло тучами. Солнце предпочло скрыться за их мрачными нагромождениями. Мир лишился красок. Осталась лишь вязкая серость. Ни капельки знакомой и желанной сини. Попадающиеся на глаза оттенки казались присыпанными пеплом…
На фоне печального природного безразличия мечущаяся по подоконнику женская фигура выглядела размытым чужеродным пятном…
— Лена, опомнитесь! Вы не одна на этом свете. Сами же
