из-за подобных ароматизаторов имеет практически один и тот же вкус. Главное – что остро и с сахаром, а самое главное – калорийно.
Здесь постоянно присутствуют две охранницы. Девочки дали им кликухи, на которые те, как ни странно, отзывались. Я никак не могу привыкнуть к тому, насколько полярными бывают отношения заключенных и охранниц. Либо это абсолютный холодный металл, через который не пробиться. Либо пошлейшее панибратство, которое, может, и не одобряется, но и не пресекается. Пожилую охранницу называют Грэнни («бабушка»). Молодую называют Бэйби-мама, потому что она беременна. Вот этого я тоже не понимаю – как можно беременной работать в тюрьме, где обстановка далека от здоровой. И где постоянно существует риск физического воздействия. У нее нет официального мужа, и об этом все знают, несмотря на то, что информация о личной жизни офицеров вроде как всегда под запретом. И это дает повод для осуждения злым языкам. Я же продолжаю придерживаться давно выработанной стратегии – подальше от эпицентров слухов и интриг. Если со мной общаются, я отвечаю. Но сама особо не завожу диалогов. Хватит уже с меня всей этой словесной грязи.
37
Я сижу в «камере путешественника». Абсолютно голая грязная камера. Кровати нет. Тоненькая реечка вдоль стены, на которой можно сидеть, упираясь в пол ногами, чтобы не свалиться. Небольшая перегородка рядом с отхожим местом, которое доверху забито туалетной бумагой, фекалиями и стоячей водой. Я сомневаюсь, что здесь в принципе когда-нибудь проводят уборку. Чтобы находиться здесь в хотя бы относительном комфорте, пригодился бы респиратор. Потому что сочетание запахов отходов, мочи и чужого пота создает абсолютно мерзкий коктейль. Но респиратора нет. Как и понимания, когда меня уже повезут в очередной перевалочный пункт. Может, через десять минут. А может, и через пару часов. Поэтому я хожу из стороны в сторону и анализирую, что приключилось со мной в последние несколько дней.
Первым нехорошим звоночком стал затянувшийся конфликт с охранницей Грэнни. По телевизору показали сюжет, в котором нынешний президент Джо Байден называл Путина «киллером». На следующий день часов в 6 утра я разговаривала по телефону с мамой. На звонки дается 10 минут. Каждая минута на счету. Поэтому, когда Грэнни обратилась ко мне во время разговора, я отвлеклась буквально на 10 секунд, что-то ей ответила и вновь вернулась к беседе с мамой. Но она не успокоилась. И продолжила что-то говорить на тему телевизионного сюжета с президентами. Все повышая и повышая голос. Я вновь отвлеклась и спросила: «Вы закончили?» Она замолчала. Но как только я вернулась к трубке, она заголосила вновь. Мое терпение было на пределе. И тут она кинула какую-то хлесткую фразу.
– Вы что, угрожаете мне? – спросила я, глядя ей прямо в глаза.
– Да, я угрожаю тебе, – так же глядя в глаза, ответила она.
И пошел период постоянных придирок с ее стороны. Дошло до того, что она намеренно меня выцепляла из всех и показательно отчитывала по малейшему поводу. Я спрашивала, почему она так себя ведет. Почему она себе такое позволяет. Но в ответ слышала лишь новые замечания и оскорбления. Приехал представитель консульства с новыми документами, и я поделилась с ним своей проблемой. Он связался с руководством тюрьмы. И количество придирок резко сократилось. Однако атмосфера сгущалась. Грэнни была возмущена тем, что я позволила себе нажаловаться, и теперь я постоянно натыкалась на ее свирепый взгляд. Она буквально буравила меня глазами. И дискомфорт от этого испытывала не только я. Настроение в тюрьме распространяется мгновенно. Как вирус. Если кто-то встал не с той ноги, то его настрой может легко перекинуться на добрую половину блока. А тут целый офицер в постоянном напряжении и недовольстве. Поэтому мне пришлось вызвать ее на разговор.
– Вы знаете, нам нужно это прекращать. И вы, и я это понимаем. Я вынуждена перед вами извиниться ради общего блага, – я с трудом выговаривала эти слова, так как извиниться за то, в чем не был виноват, мне было очень сложно.
– О’кей, – она смерила меня взглядом и чуть усмехнулась. – Извинения приняты. – О том, что ей также следует извиниться, речи быть не могло.
И стало полегче. Внешне. Придирки и напряженная атмосфера сошли на нет. Но копать она под меня не перестала. Как-то я услышала ее диалог с иммиграционным офицером.
– Нет, мэм, имя она сменила легально. Тут не подкопаешься.
– Вот черт! – Грэнни пнула стену.
– У нас больше нет легальных оснований удерживать ее здесь. Ее страна выписала ей свидетельство на выезд. У нее уже все в порядке с документами и гражданством.
– Черт, вот черт!
– Никаких других причин ее удерживать не может быть. Только если по медицинским основаниям.
– Но она же здорова… – с сожалением ответила Грэнни.
Я действительно была здорова. Не беря в расчет уже существовавшие проблемы до поступления в тюрьму. Но после подслушанного разговора у меня началась небольшая паранойя. Я сразу вспомнила Челси Мэннинг, ее рассказы о подтравливании еды в тюрьме, то, как она ела только купленную в магазине еду. На некоторое время у меня даже пропал аппетит, я с подозрением рассматривала данную мне еду. Подозрения только усилил другой случай.
Мне сообщили, что скоро я буду уезжать. За сутки до выезда мне должны сделать тест на ковид. Тест мне сделали. Сразу после этого я сообщала по видеосвязи маме радостные новости, и тут в помещение заходят медицинские сотрудники. Опять называют мое имя. Это не те люди, которые брали тест ранее. На униформе у них написано “Memorial Hermann Hospital”. Медсестра достает тест. Я сразу замечаю, что он негерметично, довольно неряшливо упакован. Она просит подойти к ней. Я подхожу, и она без лирических отступлений начинает ковырять этой палкой у меня в носу. Затем достает другую палку и продолжает. Впервые я вижу, чтобы за одно утро сразу делали два теста. Немного ошарашенная, я возвращаюсь к беседе с мамой. Рассказываю ей об этом странном тесте. И шучу: «Наверное, они решили меня заразить». Мама мне ответила: «Ну что ты? Они же не настолько отчаянные». Наверное, нет… Кому придет в голову намеренно заражать человека смертоносным вирусом?
Много, очень много мыслей в голове. В обычной жизни они зачастую мешают уснуть. Ворочаешься, думаешь. Но я учусь раскладывать их по полочкам. Проникать в их суть. При приходе различных мыслей, эмоций и потенциальных реакций я учусь наблюдать за их появлением и отпускаю их. Наблюдаю, когда и как мысли появляются и проплывают мимо. Я представляю себя неподвижной горой, которой не страшны грозы. Лин-чи, также известный как Риндзаи, один из влиятельнейших мастеров школы дзен, рассказывал:
«Когда я был молодым, мне нравилось плавать
