гроба, которые шли так плотно друг другу, что могли передвигаться лишь небольшими шагами. Синиша и Селим поднялись, стряхнули грязь с брюк и рубашек, подошли к могиле и встали по разные стороны от ямы, в которую они несколько минут назад засыпали обратно немного земли после того, как лопата поверенного, проломив трухлявые доски, наполовину вошла в гроб покойной Аделины. Обогнав колонну, запыхавшись и прихрамывая, к ним подошел Берто Смеральдич, неся две толстые доски и три корабельных каната.
Хотя сами кладбища и привлекали Синишу, он ненавидел похороны. Причем не сам факт закапывания или сожжения чьего-либо тела, а ощущение слишком высокой концентрации лицемерия в воздухе. Священники говорят красивые слова о людях, которых они совершенно не знают, другие ораторы превозносят до небес покойника, которому еще вчера сами ставили палки в колеса, как, впрочем, и большинство собравшихся, могильщики равнодушно курят в стороне и, не имея ни капли пиетета, абсолютно открыто показывают, что не могут дождаться, когда вся эта церемония закончится. Почти никогда он не верил и в искренность обезумевших от боли женщин, которые пытаются броситься на спущенный в могилу гроб, — он был уверен, что это лишь ритуал, который они выучили еще девочками в своих родных селах.
Теперь же он вдруг почувствовал внутри себя абсолютную растерянность: именно он был в числе больше всего скорбящих об утрате, именно он чувствовал искреннюю потребность произнести речь над могилой покойного товарища и друга, именно он был одним из двух гробовщиков. При этом он знал Тонино очень поверхностно и очень недолго, свою речь он должен был подвергнуть жесткой самоцензуре, чтобы не проговориться о Зехре. А еще никогда в своей жизни он не раскапывал и не засыпал могилы, и…
Когда гроб, несмотря на помощь Синиши и Селима, с большим трудом поместили на доски, положенные поперек ямы, все стеснились вокруг могилы и стали молча смотреть на него. Молчание длилось несколько минут, пока поверенный не решился его нарушить. Он сделал шаг вперед и произнес:
— Дорогой Тонино…
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш, — послышалось со всех сторон.
— Мы муолимся зоа нёго и зоа себя, — шепнул ему кто-то из-за спины.
Поверенный вернулся на свое место, а «Настоящий Синиша» внутри него довольно икнул. Прошло еще несколько минут, пока первая бабулька не подняла глаза на небо и, перекрестившись, произнесла: «Оаминь!» Из кармана фартука она достала бутылочку оливкового масла, откупорила ее и пролила тонкую струю вдоль всего гроба, потом вновь перекрестилась:
— Воа моасле ты крещон, воа моасло пуойди. Оаминь!
Как только она вернулась на свое место, из группы вышла другая, с бутылочкой молока:
— Воа молоке ты взруощен, воа молоко пуойди. Оаминь!
Третья пролила на гроб вино, четвертая воду, пятая насыпала щепотку соли, шестая немного муки — каждая произнесла аналогичную символическую фразу и обязательный «аминь». «Яко на небеси, тоак и на земле» пробормотали все в самом конце.
— Дорогой Тонино… — вновь начал свою речь Синиша, когда все взгляды устремились на него.
— Дорогой друг… Все это происходит ужасно быстро, все идет, как… Как в каком-нибудь игровом автомате. Не знаю, видел ли ты игровые автоматы, может быть, видел на Вториче… Но сейчас ты уже точно знаешь, почему все должно было произойти именно так: так быстро, так неожиданно и так ужасно грустно для всех нас, кто тебя любит. Я уверен, что каждый из нас, тех, кто присутствует здесь, а также кто-то, кого сейчас нет с нами, задолжал тебе как минимум одно доброе слово, и нам, каждому из нас, ужасно жаль, что мы не сказали его тебе, пока еще было время. Знай мы, что должно произойти, все мы сказали бы тебе эти добрые слова, каждый свое, еще вчера… И тогда твой последний день был бы лучшим днем в твоей жизни, день, который… Который ты так сильно ждал и который ты заслужил больше всех нас, оставшихся здесь… Дорогой друг, я бы сейчас с удовольствием прочитал тебе то твое стихотворение, которое ты мне показал, но у меня нет его с собой, я помню только, что оно называется «Молитва» и что я посчитал его прекрасным. Пускай же хотя бы это единственное слово, это название, «Молитва», будет моим последним посланием тебе от всех нас. Наша молитва, чтобы ты простил нам всю грубость и непристойность, а также твоя молитва за этот особенный остров и всех нас на нем. Спасибо тебе за то, что ты был с нами. И спасибо тебе за то, что ты был моим другом.
* * *
— Буон ютуор, а гдей Тонино? — спросил их Брклячич, проходя мимо, вниз по дорожке к морю. Этот вопрос вогнал в ступор Синишу и Зехру. Наконец она выдала первое, что пришло ей в голову:
— Пошел по какому-т делу, щас придет…
Но смотритель маяка их уже не слышал. Он стоял внизу на отполированном камне и тихо прочищал горло, готовясь приветствовать первые лучи солнца.
— Черт, ему-то мы не сказали. Как мы ему скажем? — устало прошептал Синиша, обращаясь к Зехре и к себе самому.
— Я хочу отсюд, — тупо ответила она, в пятидесятый раз за ночь.
«Ке бела ко-о-о-за-а-а!..» — завыл снизу Брклячич. В эту же секунду из воды наполовину высунулась только одна медведица, положила ему под ноги рыбу и, сильно оттолкнувшись, тут же нырнула обратно в море. Он напрасно продолжал благодарить и декламировать стихи: больше она не выглядывала.
— Пиеламида… — отрекомендовал он рыбу, в задумчивости поднимаясь и проходя мимо них в обратном направлении. — Туолько одноа, ни втоурой! Цьто-то не тоак, коак должнуо быть…
— Ты иди домой, выспись, — сказал Синиша Зехре, а сам пошел вслед за Брклячичем.
Спустя полчаса он сидел один на кухне смотрителя маяка и тупо глядел на глаз лежавшей на столе рыбины. Пару минут назад Брклячич отрывисто попросил извинить его на секунду и ушел в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь на ключ. Было слышно, как он внутри что-то бормочет и, не останавливаясь, ходит по кругу. Через пятнадцать минут Синиша встал и постучался:
— Господин Брклячич, мне нужно идти в деревню. С вами все в порядке? Скажите, если вам что-то требуется — я закажу на пятницу.
Шаги приблизились, Брклячич повернул ключ и широко открыл дверь большой пустой комнаты.
— Господи боже! — прошептал поверенный. Стены комнаты почти до потолка были мелко исписаны уравнениями и примерами. Из мебели в ней были только лежанка в углу и стул рядом с ней. А пол… Пол густо покрывали тонкие правильные ряды белой фасоли. То
