он весьма доволен и что по осени они все вернутся на родину. Письмо это привёз из Немецкой земли заезжий новгородский гость.
* * *
Долгие летние дни проходили в заботах и хлопотах. За три месяца с небольшим поднялся на княжом подворье новый терем. Первый его ярус был каменный, второй рублен из дуба.
Владимир тоже заметно отстраивался. Тиуны Всеволода зорко следили за тем, чтобы избы и усадьбы ставились добротные, а не на живую нитку.
Казна великого князя сильно оскудела, но он не унывал: хлеба в этом году уродились славные, да и медуши пополнились изрядно. А зимой Всеволод Юрьевич надеялся отправить в Византию на продажу все меха, которые соберёт в полюдье. На руку оказался и последний договор с Серебряными булгарами. Беспошлинная торговля быстро поправит дела Владимира.
Однажды ночью великому князю не спалось, и он читал «Историю иудейской войны» Иосифа Флавия.
В дверь осторожно постучали. Вошёл Кузьма Ратишич.
— Прости, княже, — сказал он, — что беспокою в неурочный час. Да вижу — в твоей горнице свет, вот и решился.
— Случилось что-нибудь?
— Гонец из Ясской земли прибыл. С письмом.
— С гонцом завтра поговорю, а письмо давай.
Кузьма Ратишич протянул Всеволоду пергаментный свиток и, поклонившись, вышел.
Великий князь сорвал со шнурка печать и развернул упругую трубку. Письмо было написано по-гречески.
«Хроникона четыреста шестого, — стал читать Всеволод, — от сотворения мира шесть тысяч семьсот девяностого, месяца октября первого, в праздник богородицы нашей в Мцхетском соборе блаженнейшим каталико́сом[79] Грузии Николоозом совершена помолвка царицы Абхазской и всея Грузии, дочери Георгия Тамар и знатного русского княжича, сына Андрея Великого, Юрия-Георгия».
Внизу стояла подпись: «Дидвачар Занкан Зорабабели». Великий князь не знал, что такое «дидвачар».
«Наверное, придворное звание, — подумал он. — Спит или нет Мария?»
Он оделся и тихонько прошёл на женскую половину терема. В покоях княгини слышался заливистый детский плач и негромкий говор.
«Костя буянит», — с улыбкой подумал великий князь, и на сердце у него посветлело.
Он вошёл в опочивальню жены. Мария перепелёнывала младенца. Ей помогала мамка, молодая краснощёкая баба.
— Блажит? — спросил Всеволод, наклоняясь над сыном.
— Блажит, государь, — ответила мамка. — Наповадился среди ночи просыпаться — молока ему подавай.
Она подхватила ребёнка на руки и унесла в соседнюю комнату.
Всеволод присел на постели жены и молча протянул письмо. Прочитав его, Мария подняла на мужа глаза.
— Тамар умна и красива. Я рада за Юрия, — сказала она. — А ты?
— Я тоже. Но кто этот дидвачар Зорабабели?
— Дидвачар — это очень богатый купец. В Грузии купцы пользуются большим почётом. А Занкана я когда-то хорошо знала.
— Как ты думаешь, зачем он мне написал?
— А ты не догадываешься? По-моему, он предлагает свои услуги...
— Как соглядатай?
Мария кивнула.
— Над этим стоит поразмыслить, — молвил Всеволод и надолго замолчал.
За стеной поскрипывала колыбель и мамка негромко пела:
Баю-баю-баю,
Костеньку качаю...
Сон со дрёмой
Вместе ходят,
Ходят-бродят,
В сенцах рыщут,
Костю ищут...
— Продлил господь род мой, — вслух подумал Всеволод, прислушиваясь к пению. — Да горит свеча от свечи, да не угаснет вовеки.
Он поцеловал жену и, пожелав ей доброй ночи, пошёл к себе. Мария перекрестила его в спину.
А великий князь так и не смог уснуть. Мысли его всё время возвращались к племяннику: «Ежели удастся наладить с ним прежнюю дружбу, то половцам придёт конец. Мы зажмём их в такие тиски, что они испустят дух. Или обида пересилит в Юрии любовь к отчизне? Нет, быть того не может. Ведь он русский человек*.
От бессонной ночи ломило виски. Но ложиться было уже поздно — великий князь уговорился с Гюрей на рассвете выехать в Переславль-Залесский, где возводились новые городовые стены. Работы требовали хозяйского догляда.
Глава 35
По первому снегу, когда зазимок перекинул ледяные мосты через реки, вернулся из Немецкой земли зодчий Елисей Никитин с пятнадцатью учениками. Великий князь был крепко обрадован и не скрывал этого. Полдня он продержал приезжих, расспрашивая обо всём, что довелось им увидеть на долгом пути. А повидали они, судя по всему, немало: жили в Цареграде, в русском монастыре на Афоне, объездили болгарские, италийские и германские города. И везде присматривались к работе иноземных мастеров, а иной раз и нанимались к ним в подручные.
За два года труда и ученья открылись русским юношам многие тайны в резьбе по камню, в строительном деле и в красочном настенном письме. Правда, тайны эти стоили недёшево, и пришлось Елисею изрядно порастрясти мошну, которую при отъезде вручил ему Всеволод Юрьевич. Недаром ведь сказано: сухая ложка рот дерёт. Встречались среди иноземцев и бессребреники, но чаще за науку надо было платить.
— А чему обучался ты? — спросил великий князь Воибора. Спросил нарочно по-гречески.
— Иконописи и архитектуре. — Воибор покраснел оттого, что великий князь обратился прямо к нему, через голову наставника.
— Это хорошо. Зодчие и живописцы нам нужны в первую очередь, — кивнул Всеволод Юрьевич. — Перед вашим отъездом я сказывал, что мы будем строить много. Много, но — на века. А для начала надо восстановить Соборную церковь. Небось видели, в какое запустение пришла она после пожара?
— Видели, князь-батюшка, — отозвался Никитин. — У меня аж сердце перевернулось.
— Знаю. И хочу спросить: можно ли воссоздать храм в прежнем облике?
Зодчий помотал головой:
— Стены, государь, от огня потрескались и стали шатки. Полы все покоробились, а от росписей Андреевых времён уцелели только пророки да два павлина. О деревянных связях я уж не говорю — уголье одно и осталось.
— Стало быть, старый храм надо сносить?
Елисей почесал в затылке:
— Ломать-то оно всегда проще. А вот соединить старое с новым куда труднее. Тут надо подумать.
— Так думай, и ученики твои пускай умом пораскинут. Я вас не тороплю, однако и за безделье по голове не поглажу. А теперь ступайте...
Через седмицу Никитин со своими питомцами снова появился в покоях великого князя. Он молча поставил на столе восковой слепок собора, изваянный умелой и уверенной рукой, Всеволод Юрьевич оглядел его со всех сторон и вопросительно посмотрел на зодчего:
— Пять глав вместо одной?
— Да, государь, но купол прежнего храма они закрывать
