— Я сыт всем этим, — Мастер ослабил воротник. — Меня тянет стать свободным человеком. За два, три года ты можешь сделаться моим преемником и продолжить вести в Школе. Если ты соглашаешься, всё твоё, что я оставлю, и Корактор тоже.
— А ты? — спросил Крабат.
— Я устроюсь при Дворе. Государственным министром, военачальником, канцлером польской короны, возможно — посмотрю, чем позабавиться. Господа станут меня бояться, дамы — меня обхаживать, потому что я буду богат и влиятелен. Каждая дверь будет передо мной открыта, моего совета, моего ходатайства будут искать. Кто посмеет мне не подчиниться, от того я избавлюсь, ведь я же могу колдовать и сумею устроить, чтоб моя сила мне послужила, в этом можешь мне поверить, Крабат!
Он разгорячился, его глаза горели, кровь прилила к лицу.
— Ты тоже, — поуспокоившись, продолжил он, — можешь примерно так же сделать. Через двенадцать или пятнадцать лет — на которые ты станешь Мастером на мельнице в Козельбрухе — подыщешь себе среди мукомолов преемника, передашь ему всё барахло — и будешь свободен для жизни в роскоши и величии.
Крабат постарался сохранить голову ясной. Он заставил себя подумать о Тонде и Михале. Разве он не поклялся отомстить за них — за них и за остальных на Пустоши, не забыть и про Воршулу, и про Мертена тоже, который хоть и живёт ещё со своей кривой шеей, но что это за жизнь?
— Тонда, — проговорил он наперекор Мастеру, — мёртв, и Михал тоже мёртв. Кто же сказал, что я не буду следующим?
— Это я тебе обещаю, — мельник протянул ему левую руку.
— Моё слово — и с ним слово господина кума, чьей властью я даю это обещание — исключительное и безоговорочное.
Крабат не стал ударять по протянутой руке.
— Если это не постигнет меня, — спросил он, — тогда постигнет кого-то другого?
Мастер сделал рукой движение, будто стирал что-то со стола.
— Кого-то, — разъяснил он, — это постигает всегда. Мы могли бы отныне решать вместе, кому подошла очередь. Возьмём того, кого не жалко — Лышко, например.
— Я его терпеть не могу, — сказал Крабат. — Но он тоже мой товарищ по работе, и чтобы я стал повинен в его смерти — или причастен к ней, но не вижу тут большой разницы — этого ты меня никогда заставишь сделать, мельник Козельбруха!
Крабат вскочил; полный презрения, он закричал на Мастера:
— Делай своим преемникам кого пожелаешь! Я не хочу иметь к этому никакого отношения, я пойду!
Мастер остался спокоен.
— Ты пойдёшь, когда я тебе позволю. Сядь на свой стул и слушай, пока я не закончу.
Крабату было нелегко побороть искушение уже сейчас помериться силами с Мастером — однако он послушался.
— В том, что моё предложение сбило тебя с толку, — сказал мельник, — могу тебе посочувствовать. Поэтому я хочу дать тебе время всё спокойно обдумать.
— Зачем? — спросил Крабат. — Это окончательно, я говорю нет.
— Жаль, — Мастер оглядел Крабата, покачав головой. — Если ты не примешь моё предложение, тогда, вероятно, тебе придётся умереть. Ты знаешь, что в сарае уже стоит наготове гроб.
— Для кого? — сказал Крабат. — Это ещё посмотрим.
Мастер и глазом не моргнул.
— Тебе известно, какой был бы результат, случись то, на что ты, похоже, надеешься?
— Да, — сказал Крабат. — Я больше тогда не смог бы колдовать.
— И? — Мастер дал ему подумать. — Ты был бы готов пойти на это?
Он, казалось, мгновение размышлял, затем откинулся в кресле и сказал:
— Ну хорошо — я даю тебе срок в восемь дней. За это время — об этом я позабочусь — у тебя будет возможность изучить, как живётся, когда больше не умеешь колдовать. Всё до единого, чему ты научился от меня в течение этих лет — с этого часа всё пропадёт и будет забыто! В этот же день через неделю, в канун последнего дня года, я в последний раз спрошу тебя, хочешь ли ты стать моим преемником — тогда уж выяснится, не поколеблешься ли ты в своём ответе.
До Нового года
Это была тяжёлая неделя для Крабата, он чувствовал, будто вернулся во времена, когда он только появился на мельнице. Каждый мешок, весивший несколько пудов, весил несколько пудов, которые требовалось перетащить — из хранилища в мукомольню, из мукомольни в хранилище. Теперь, когда Крабат больше не мог колдовать, его не миновало ничто: ни капли пота, ни мозоли.
Вечерами он падал в изнеможении на соломенный тюфяк. Он не мог заснуть, много часов не мог. Кто умеет колдовать, тому нужно только закрыть глаза — он произносит заклинание, а дальше уже спит, глубоко и крепко, и именно столько, сколько наметил.
«Быть может, — думал Крабат, — способности погружать себя в сон мне будет не хватать больше всего другого».
Когда после долгого лежания на нарах он наконец засыпал, его мучили плохие сны — которые, понятно, приходили не случайно. Для него было просто как дважды два, кто заставляет их ему сниться.
* * *
Крабат, в разорванной одежде, горбатится с тележкой, полной камней, которую он по жгучей летней жаре с трудом тащит на верёвке по деревням. Ему хочется пить, в горле пересохло. Нигде ни колодца, нигде ни дерева, что даровало бы ему тень.
Проклятая тележка!
Он должен привезти её Бычьему Бляшке в Каменц, за нищенскую плату. Но человеку нужно на что-то жить, а с тех пор, как с ним случилось несчастье — в Гербисдорфе это было, там он угодил в дробилку, которая раздавила ему правую руку до локтя, — с тех пор он рад быть должен любой работе, которую какой-нибудь Бычий Бляшке ему предложит.
И вот он тащится туда с тележкой, полной камней, и слышит, как он
