поглаживала меня по спине, пока мои плечи тряслись. – Я с тобой, крошка. Ты справишься.
Она вручила мне салфетку, и я промокнула глаза.
– Ты, наверное, умираешь от голода. Я приготовила оладьи и заварила чай.
Я стянула куртку и повесила ее на крючок.
– Отлично.
– Проходи в гостиную, мама уже там.
Дверь со скрипом открылась. Мама сидела на диване в полной темноте. Тетушка Бэтси зашла, держа в руках поднос, на котором гремели чашки и блюдца, налила нам чаю и отдернула занавески. Сквозь окно заструился теплый свет, подсвечивая серые пряди среди каштановых. Ее щеки впали, круги под глазами стали еще темнее. На ней было длинное черное платье с черным кардиганом.
– Я вас оставлю ненадолго, – сказала тетя. – Загляну в церковь, посмотрю, все ли в порядке.
Я села на диван, подула на чай, от которого шел пар, и поставила кружку обратно на блюдце. С того момента мы еще ни разу не оставались наедине.
Мама посмотрела на меня, глаза влажные от слез.
– Я так по нему скучаю.
Я села ближе и обняла ее за плечо. Слезы струились по нашим щекам. Мы не разговаривали, только всхлипывали. Мы успокаивали друг друга без слов, держась за тот момент, который уже никогда не вернуть: момент, когда все было как раньше.
Мама утерла слезы салфетками из коробки на столе, и я последовала ее примеру.
– Эбби, мне так жаль, – она повернулась и посмотрела на меня, заправила прядку мне за ухо. – Не надо было мне с тобой ругаться. Нельзя так пренебрегать твоими собственными планами. Мы даже не подозревали, что ты так несчастна.
– Это не твоя вина. Мне надо было догадаться, что время не самое подходящее.
– А существовало ли вообще подходящее время? – мама всхлипнула и взяла очередную салфетку.
Мы сидели в тишине, держась за руки и ожидая, пока прилив эмоций схлынет.
– Что мне теперь делать, Эбби? – спросила мама. – Его больше нет. Что мне делать? У меня нет работы и денег…
Ее слова меня ошеломили.
– А папина пенсия?
– Ее нет.
– В смысле? Мы недавно обсуждали мои пенсионные отчисления, и папа сказал, что очень важно откладывать какую-то часть денег.
– Он не хотел тебе рассказывать.
– Что рассказывать?
– Он был слишком горд, чтобы признать, что мы в тяжелом положении. В банке, где он работал, сократили выплаты. Сказали, денег не хватает. Потом, когда они его не повысили, он решил, что не хочет, чтобы они занимались его пенсией. Бог знает почему. Он вложил эти деньги в какие-то зарубежные акции технологических компаний, а те обанкротились.
– Почему вы мне раньше не рассказали? Я бы помогла. Как вы платили сиделке?
– Как-то раз мы уже брали кредит под залог доли нашего дома. Хотели помочь твоей сестре – с автосалоном у Барри было тяжко, а им ипотеку выплачивать. Тогда у нас осталось немного денег, но теперь… Наверное, нужно заложить еще долю или продать наш дом, – мама посмотрела в окно. – Но я его так люблю. В нем столько воспоминаний с вашего детства. Твой папа долго и упорно работал, чтобы купить его.
Я ободряюще сжала ее руку, пытаясь осмыслить все, что мне сейчас сказали.
– Иногда мне кажется, что он специально нас покинул, – сказала она. – Чтобы мы не влезли в еще бо́льший долг из-за сиделки.
– Нет, мам, не говори так, – я встретилась с ней взглядом. – Я тебе помогу, и не спорь со мной. Я давно коплю деньги. Не закладывай дом, ставки просто ужасные, банк заберет себе львиную долю. До конца года я стану старшим юристом с большой прибавкой к зарплате. Я помогу, тебе не придется волноваться о деньгах. И пожалуйста, не продавай наш дом.
– Милая, я так не могу. Ты же несчастна. Ты хочешь уволиться и переехать за границу.
Слова отца, сказанные им в больнице, крутились в моем мозгу.
– Мы – семья. Для папы семья была важнее всего остального. Он бы обрадовался, если бы узнал, что мы держимся вместе и ты уверена в своем будущем.
– А как же будущее, которого хотела ты?
Я моргнула, вспоминая план, который мы набросали с Озом.
– Это так, импульс. Кризис среднего возраста, – внутри себя я рассмеялась, мне-то всего двадцать шесть. – Не такая уж у меня и поганая работа.
– А тот парень?
– Если нам суждено быть вместе, мы что-нибудь придумаем.
Воскресенье. Дождь барабанил по окнам моей квартирки в Клапхэме. Всю неделю мы с Озом пытались созвониться, потому что он хотел рассказать мне что-то важное, а я никак не могла собраться с духом и признаться ему, что наши мечты нужно оставить позади. Правда, я все равно надеялась, что мы можем придумать какой-нибудь новый план. Звонок наконец случился.
Я сделала огромный глоток вина, чтобы успокоить нервы, и уселась в кресло. Разговор получался напряженным; Оз как будто говорил не в трубку, а мимо нее. Я то и дело упускала какие-то слова. Серьезно, столько достижений в технологии, а звонок от Стамбула до Лондона устроить нельзя?
– Мне нужно кое-что тебе сообщить, – сказала я, сжимая в руке бокал.
– Lütfen, можно я первый? Я все хотел тебе это рассказать, но я понимаю, что тебе сейчас очень плохо, и созвониться было тяжело. Я не могу облегчить удар, и мое сердце разбивается от мысли, что я снова причиню тебе боль.
Сердце гулко билось в груди.
– Мы с Димой решили дать нашему браку еще один шанс.
– Оу.
Это все, что я смогла сказать. Я оцепенела, хотя это чувство словно и не покидало меня. Так и смотрела глупо в окно, не в силах шевельнуться, пока дождь барабанил по окнам все яростнее и жестче.
Оз глубоко вздохнул.
– Я не хотел делать тебе больно. Пожалуйста, прости меня. Мне очень жаль. Жаль даже больше, чем ты можешь себе представить. Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь. Эбби, ты заслуживаешь счастья, которого я не могу тебе дать.
Я ничего не сказала. Мне даже не хватило сил, чтобы злиться или расстраиваться. Не хватило сил, чтобы попросить более подробного объяснения или рассказать, что у меня тоже есть новости, которые могли бы проверить силу наших отношений. Слишком поздно. Лиз сказала: «Кажется, это любовь». Но какая теперь разница? Все кончено.
Глава двадцать пятая
Сейчас. Сентябрь
Яркий солнечный свет заливал номер отеля. Платье липло к моей коже, все в песке и поте. Я с силой потерла лоб, пытаясь избавиться от пульсирующей боли. Эми громко храпела на соседнем раскладном диване, в
