вас есть деньги.
Деньги у меня были.
Поверьте, я готов был отдать последнее, лишь бы снова услышать Валентайна.
Теперь я понимал, почему столько людей снова и снова обращаются к спиритуалистам – или просто к таким, как я.
Мария отвела меня вниз, в небольшое цокольное помещение с мягкими диванами, затянутое дымкой каких-то благовоний, незнакомых и сладковатых. От интенсивности запаха у меня начала кружиться голова.
В помещении никого больше не было.
Мария вышла, оставив меня одного. Перед глазами все плыло, и я прилег на диван, чувствуя, как подступает головная боль. Слишком часто меня начали беспокоить мигрени… Я не сразу заметил, как надо мной склонилась девушка, которая открывала дверь.
– Сэр, нужно произвести оплату, – робко сказала она. – Деньги вперед.
Я без слов достал бумажник и отсчитал названную ею сумму. Она сделала книксен и растворилась в тенях.
Запах усилился. И дыма стало больше – глаза слезились, и я ничего не мог рассмотреть.
Погас свет, и передо мной вспыхнула свеча. Я вздрогнул, встретившись глазами с Марией Хейден. Сейчас она выглядела жутко.
– Дайте руки! – велела она.
Голос ее был хриплый и далекий.
Я послушно протянул руки ладонями вверх, и она вложила в них пальцы, ледяные, как у мертвеца.
– Духи, услышьте меня.
От ее голоса у меня мурашки побежали по спине. Ни один призрак не пугал меня так, как она. Я запоздало вспомнил, что сам по себе являюсь магнитом для злобных духов, и участвовать в таком сеансе без поддержки хотя бы отца Майерса за спиной было в высшей степени опрометчиво… Но если бы я принимал взвешенное разумное решение, я бы никогда сюда не приехал.
Что сделано, то сделано. Я решил довериться судьбе.
– Духи, услышьте меня! – грохотала она. – Духи, услышьте меня! Есть ли среди вас душа человека по имени Валентайн Смит?
Стоило ей произнести эти слова, как мне показалось, что комната наполнилась призраками. Но не так, как я привык. Вместо тех, кто сохранил человеческую внешность и сердце, я видел только сгустки прозрачной тьмы, смертельно холодной. Я ощутил костлявые пальцы на горле и груди, в ушах набирал силу гул, от которого не было спасения, а в глазах была лишь чернота.
Запах стал невыносимым, душным, я пытался не дать ему проникнуть в меня, но стоило приоткрыть рот, как он хлынул в горло, заставляя закашляться, превратившись в трупное зловоние.
Я бился в хватке тысячи потусторонних рук и не мог пошевелиться. Пальцы медиума удерживали меня на месте. Ее глаза чудовищно закатились, виден был только белок. Это выглядело жутко, и жуть эта пробирала до костей, и казалось, с меня сдирают кожу заживо и подселяют вместо мяса и жил этот ужас.
А Мария повторяла и повторяла одно только имя, монотонно и неизбежно:
Валентайн Смит.
Валентайн Смит.
Валентайн Смит.
Казалось, оно эхом отлетает от стен и звучит повсюду, оглушая и заставляя терять остатки разума в этой немыслимой какофонии. Так, должно быть, ощущал себя тот бедолага между колодцем и маятником…
Я думал, что умру прямо там от остановки сердца, от нехватки воздуха, от ледяной руки на шее, от имени, пронзающего меня насквозь…
Как вдруг все прекратилось.
Все исчезло.
Я сидел на диване, мое тело и одежда были в порядке, а напротив меня сидела Мария – и смотрела совершенно нормальными глазами, усталыми и печальными.
– Я сожалею, мистер Хэйзел, – как-то очень мягко сказала она. – Но ничего не получилось. Его там нет.
Я не помню, как я добрался до дома.
Я чувствовал себя опустошенным – последняя надежда обернулась прахом. Даже пусть это была и глупая, ничтожная, но все-таки надежда, держащая на плаву.
Меня тошнило, в глазах плясали черные мушки, и я начал подозревать, что дурман в салоне миссис Хейден был чем-то вроде морфина… Или индийских храмовых благовоний, которые вводили в транс…
Какая разница теперь.
Ничего не помогло, и надо было дойти до кровати, раздеться и упасть лицом вниз лишь для того, чтобы, проснувшись на следующее утро, продолжить бессмысленную борьбу с Лондонской похоронной компанией за сохранение дела, которым у меня не было сил заниматься.
– Господи, – я перевернулся на спину, глядя в потолок. – Пусть случится чудо и все это разрешится как-то само… Как-нибудь без меня… А я уж… Как-то…
Тошнота подкатила к горлу, и мне пришлось прервать молитву, склонившись над ведром.
Хорошо, что миссис Раджани заранее позаботилась о моем состоянии…
* * *
Я не помнил, как отключился, но когда открыл глаза, надо мной возвышался в высшей степени рассерженный призрак.
– Я думал, что я привил вам любовь к здоровому образу жизни, Дориан! – начал Ч. М. Блэк, не дав мне даже продрать глаза. – И радовался, видя, как вы по доброй воле оставили пагубное пристрастие к алкоголю!
По доброй воле?!
Я вспомнил, как Ч. М. Блэк не гнушался кидаться с потолка бутылками хорошего виски и доводить меня до истерики. Теперь это называется «по доброй воле», что ж… Но сил спорить с призраком у меня не нашлось.
Я что-то промычал, и мистер Блэк продолжил с тем же напором:
– Я еще мог предполагать, что вы, в силу человеческой натуры и дурного примера рядом в лице Валентайна, вернетесь к алкоголю. И даже мог бы допустить, чтобы вы изредка – изредка, я подчеркиваю! – согревались бренди. Допустим. Но вы пошли дальше! Я понимаю, игры с дурманящими веществами нынче в моде, и все-таки я считаю, что чистый разум и чистое сердце намного важнее!
– Пощадите… Чарльз… Я же не по доброй воле, – простонал я, пытаясь добраться до графина с водой.
Графин с водой прыгнул мне в руки сам – все же есть польза от полтергейста. Жадно припав к холодной воде, я слушал продолжение монолога о вреде дурмана, даже непреднамеренно принятого.
– Что вы вообще вчера натворили, Дориан? – спросил наконец Ч. М. Блэк.
Кажется, он выдохся – хоть и странно говорить такое про призрака.
Я сел на кровати, обнимая кувшин, и во всем покаялся.
Мне было стыдно – чудовищно стыдно и за проявленную слабость, и за свой необдуманный поступок, и в первую очередь за то, что это ни к чему не привело.
Мистер Блэк только качал головой – полупрозрачная вуаль покачивалась из стороны в сторону.
– В следующий раз думайте о последствиях, мальчик мой, – сказал он, но голос его звучал намного мягче. – Или обращайтесь за советом.
– Если бы я обратился, – я усмехнулся, вытирая лицо рукавом рубашки, – что бы вы мне сказали?
Оно было мокрое. Почему-то. И глаза резало, и все расплывалось, в том числе его черный прозрачный силуэт.
