Книга Окончательная реальность - Вильгельм Зон

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127

У Ермакова на мгновение захватило дух от этой неожиданной близости; сердце громко и часто забилось, знойно вспыхнула кровь… Он едва удержался, чтобы не обнять ее, а она засмеялась тихим, неслышным смехом и отвернулась…

– Разве уж проводить?.. Голос его стал вдруг неровен и почти замирал от волнения.

– Нет, не надо, – шепотом отвечала Наталья, и от этого шепота его вдруг охватила нервная дрожь.

– Боюсь… – продолжала она, пристально глядя на него. – Народ тут у нас такой хитрый… узнают!..

Ее блестящий, вызывающий взгляд смеялся и неотразимо манил к себе.

– Если бы я свободная была, – тихо прибавила она, не глядя на него. – После, может быть, как-нибудь поговорим… А теперь прощай!..

IV

Время шло. Неторопливо убегал день за днем, и незаметно прошел целый месяц. Ермаков помаленьку весь погрузился в станичную жизнь с ее заботами, радостями и горем. Он приобрел значительную популярность среди своих станичников «по юридической части» – как мастер писать прошения и давать советы. Клиентов было очень много. Внешний вид стал у него совсем почти казацкий: волосы обстриг в кружок, фуражку надевал набекрень, носил короткий китель, широкие шаровары и высокие сапоги; в довершение всего – загорел, «как арап». Много стариков и молодых казаков стали ему большими приятелями и нередко даже твердили: «Желательно бы нам поглядеть вас в аполетах». К немалому своему удивлению и удовольствию, Ермаков чувствовал теперь себя в станице своим человеком и искренно радовался этому.

Как-то в будни он зашел от скуки в станичное правление. В канцелярии атамана дремал у денежного сундука часовой. Из комнаты писарей доносился тихий, ленивый говор.

– Она была родом из прусских полячек, – слышался голос, – хорошая девчонка была, беленькая, нежная, ласковая такая… Что ж ты думаешь? ведь я чуть на ней не женился!.. Люцией звали…

Ермаков по голосу узнал рассказчика, военного писаря Антона Курносова, и вошел в «писарскую» комнату. В ней находилось только двое: военный писарь Курносов и «гражданский» Артем Сыроватый, бывший когда-то товарищем Ермакова по гимназии. Ермаков поздоровался и присел к столу, взявши последний номер местной газеты.

– О чем вы рассказывали? – спросил он у Курносова, видя, что тот не решается продолжать прерванный разговор.

– Да про девчонку про одну, – ухмыляясь, ответил Курносов и, несколько смутившись, устремил вдруг внимательный взор на бумагу, лежавшую перед ним на столе.

Наступила пауза. Было слышно только, как мухи с однообразным жужжанием бились на окне.

– Что новенького у вас? – спросил Ермаков, прерывая молчание.

– Новенького? – переспросил Сыроватый. – Новенького ждем; пока все старое… Впрочем, есть: говорят, одной жалмерке (жалмерками называются казачки, мужья которых находятся в полках, в отлучке) ворота вымазали дегтем!

– Какой же?

– Нечаевой Наталье… Хорошая жалмерка!

Ермаков вдруг смутился, сам не зная отчего, и погрузился на некоторое время в газету.

– Деготь, конечно, материал дешевый, – продолжал Сыроватый, принимая вдруг рассудительный и серьезный тон, – лей, сколько влезет. Только поганый обычай у нас, считаю я: как побранились бабы между собой или заметили чего, сейчас ворота мазать…

– Да, народ ныне скандальный стал, – прибавил Курносов, отрываясь от своих списков, – ну, однако…

– Нет, в самом деле, – возразил Сыроватый, – разве Наталья роскошной жизни баба?

– А ты думаешь, она за все три года так и держится?

Сыроватый пристально посмотрел на своего приятеля сбоку и спросил недоверчиво:

– На кого же говорят?

– На кого – это вопрос особый… Спроси вон Василия Даниловича про братуху его усть-хопёрского – турка Пантелея.

– Неужели он? – понижая голос до шепота и широко раскрывая глаза и рот от удивления, спросил Сыроватый.

V

В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся домой казак Ермаков Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, сторонилась родных Прокофия, и старик Ермаков вскоре отделил сына.

Прокофий обстроился скоро: ушел на правый берег Дона, ниже по течению, к станице Усть-Хопёрской. Плотники срубили курень, сам пригородил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену. С той поры редко видели его в станице. С отцом и даже братом Данилой почти не встречался. Жил в своем курене, на отшибе у Дона, бирюком. Говорили про него чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами на руках носил жену до кургана. Сажал ее там спиной к источенному столетиями ноздреватому камню, садился рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели, глядели, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой. Станичники терялись в догадках, подыскивая объяснение таким диковинным поступкам. Разное говорили и о жене Прокофия: одни утверждали, что красоты она досель невиданной, другие – наоборот. Говорили еще, что на сносях дохаживает. Шепотом повторяли, что Прокофьева жена ведьмачит. Будто на второй день Троицы, перед светом, видели, как она, простоволосая и босая, доила на чужом базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, и она издохла.

В тот год случился небывалый падеж скота. Падеж перекинулся на лошадей. Таяли конские косяки, гулявшие на станичном отводе. И вот тут-то прополз по проулкам и улицам черный слушок…

Пришли казаки к Прокофию.

Хозяин вышел на крыльцо, кланяясь.

– За чем добрым пожаловали, господа старики?

Толпа, подступая к крыльцу, немо молчала.

Наконец один подвыпивший старик первым крикнул:

– Волоки нам свою ведьму! Суд наведем!..

Прокофий кинулся в дом, но в сенцах его догнали. Рослый батареец, по уличному прозвищу Люшня, стукал Прокофия головой о стену, уговаривал:

– Не шуми, не шуми, нечего тут!.. Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всем без скотины гибнуть. А ты не шуми, а то головой стену развалю!

– Тяни ее, суку, на баз!.. – гахнули у крыльца.

Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса.

Прокофий раскидал шестерых казаков и, вломившись в горницу, сорвал со стены шашку. Давя друг друга, казаки шарахнулись из сенцев. Кружа над головой мерцающую, взвизгивающую шашку, Прокофий сбежал с крыльца. Толпа дрогнула и рассыпалась по двору.

У амбара Прокофий настиг тяжелого в беге батарейца Люшню и сзади, с левого плеча наискось, развалил его до пояса. Казаки, выламывавшие из плетня колья, сыпанули через гумно в степь.

Через полчаса осмелевшая толпа подступила ко двору. Двое разведчиков, пожимаясь, вошли в сенцы. На пороге кухни, неловко запрокинув голову, лежала Прокофьева жена; в прорези мученически оскаленных зубов ее ворочался искусанный язык. Прокофий, с трясущейся головой и остановившимся взглядом, кутал в овчинную шубу попискивающий комочек – преждевременно родившегося ребенка.

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127