мышонка.
Я льнул к матери, а той было слишком тяжело сдерживать свои хищные порывы. Но она нашла решение и вскрыла вену для меня. Приняв её остывшую кровь, я перестал казаться привлекательной добычей, и она вновь могла обнять меня, не страшась очнуться от сладкого забытья с моим бездыханным тельцем на руках.
Вернувшись из некой поездки, Вальдемар заметил состоявшиеся перемены. Он наградил мать смертоносно холодным взглядом, но ничего не сказал. Разумеется, герцог намеревался лично напоить меня кровью, дабы все фон Шнайты находились под его властью, но был противником раннего благословения. Нет, он собирался провести этот обряд спустя годы, с подобающей помпезностью: в храме, возводя меня в рыцарское достоинство. Хуже того, Ирмалинда отняла у него возможность напрямую связываться с моим разумом и влиять на поступки.
Из всех бессмертных лишь Первородная имеет власть не только над собственными отпрысками, но и над их потомками до любого колена — при условии непрерывности кровной линии, разумеется. Помним про звенья, которые нельзя вырывать.
Так вот, Вальдемар мог повелевать моей матерью, но не мной. Во всяком случае, чтобы дотянуться до меня, ему пришлось бы озаботиться дополнительными магическими ухищрениями и временно сделать Ирмалинду безвольным проводником.
Именно так он поступил с некоторыми своими отпрысками во время решающей битвы у берегов Гаренмарка, но тот раз нельзя назвать нормальной практикой. Полагаю, даже столь могущественному чародею, как Вальдемар пришлось потратить немало времени на подготовку и запастись дополнительными источниками магии.
Но я отвлёкся. Вернёмся к тихому семейному конфликту между вампирской парой, на чьём попечении остался пока живой мальчишка. Не могу сказать, что заметил серьёзные перемены в отношении Вальдемара к матери: публично выражать пренебрежение к супруге он себе не позволил. Однако охладел, и это читалось во вздохах матушки, в её страдающих глазах. Я часто замечал исходившую от неё печаль даже на расстоянии, но она не хотела расстраивать меня своими горестями, а потому молчала.
Прошли годы, время не похитило ни капли красоты моей родительницы, она замерла в ней навечно, как прекраснейшее творение художника — словно роза, вырезанная из красного коралла. Я же успел возмужать: совершенно незаметно для бессмертных. Время течёт неспешно, когда не нужно переживать о старости, не нужно пытаться успеть хоть что-то, покуда твои кости не окажутся под землёй. Те годы она провела в подобии сна: некая кисея заволокла её сознание очарованием томной грусти.
Очнулась она от этого забытья, лишь обнаружив, что сыну пора подыскать достойную партию.
Страстно влюблённый в море, я не желал ничего слышать о женитьбе и продолжении рода. Среди фон Шнайтов я остался последним живым человеком, так что этот вопрос серьёзно заботил клыкастую родню, но Вальдемар всегда был слишком занят, так что оставил вопросы матримониала Ирмалинде. Мать созывала дочерей влиятельных семей на смотрины. И да, смотрел я внимательно: в вырезы декольте да под юбки.
Сколько скандалов тогда разразилось!
Матушка отчитывала меня на чём свет стоит, но ещё не решалась применить свою власть. Связанный кровью я бы не смог противиться её воле. Нет, это работает не через прямые приказания, хотя они необходимы… Сложно объяснить, что чувствуешь, когда часть твоего разума оказывается не совсем твоей.
Вскоре матушке предстояло новое потрясение.
Это случилось в 1432-м, спустя десять лет после свержения Сигизмунда и за три года до моей смерти. На очередном светском приёме Вальдемар появился со смертной фавориткой. Ирмалинда испытала тяжёлое потрясение, глубоко задевшее её самолюбие. У герцога и прежде водились наложницы, но ведь то простые девки — они не в счёт. Аристократка, дочь благородного дома — птица куда более высокого полёта, того гляди нагадит тебе на голову.
Помню, как успокаивал плачущую мать и объяснял, что это лишь политический ход. Шла война между наследниками, Альхарда горела, её земли разрывали три могущественных герцога, и Вальдемар нуждался в крепкой опоре среди новых дворянских семей, особенно если среди тех водились одновременно деньги и магия. Выбрав наиболее влиятельный из недавно поднявшихся родов, он заключил с ним союз и скрепил его, даровав свою кровь и приближённое положение дочери этого семейства.
Но мать отказывалась понимать.
— Ты защищаешь его? — со злостью бросала она. — Ты и сам такой же!
— Матушка…
— Нет, Рихард, хватит с меня скандалов из-за твоих девиц! Я больше не потерплю этого. Одного развратника на семью достаточно. Вальдемару я ничего запретить не могу, но вот ты… Ты больше не посмеешь волочиться ни за одной юбкой, ты выберешь невесту и женишься до конца этого года. И если мне потребуется перепахать твой мозг сохой, клянусь, что сделаю это.
Тогда я понял, что власть матери тяготит меня.
И обратился к Вальдемару, памятуя об их давней размолвке.
— Негоже мужчине подчиняться женским повелениям, верно? — лукаво усмехнулся герцог и поднялся из резного кресла, рассыпая по плечам и спине длинные смолянисто-чёрные волосы.
Мы проследовали в его подземелье, где он проводил колдовские обряды.
Вскоре я вышел из магического круга уже свободный от кровных уз.
Вальдемар разорвал мою ментальную связь с матерью, чтобы проучить её, продемонстрировать свою власть и её бессилие. Наказать за своенравие, которое супруга проявила, благословляя меня кровью. И за публичное недовольство его полиаморией, разумеется.
Мне было решительно плевать. Я просто хотел освободиться.
Перетерпев негодование матушки, я вернулся в Амельгарт, добился перевода на фрегат и больше не наведывался домой до самой смерти.
Лишь очнувшись на маяке посреди растерзанных тел, я понял, какую ошибку совершил. Ведь единственное, что может удержать молодого вампира от подобной бойни — воля хозяина. У меня хозяина не было, я был неуправляем, и восемь человек
