и рассказала барину, как она пускала одного старичка в курятник, а очутилось три, и как подслушала под окошком, что они говорили.
Усумнился барин.
— Это дело, — говорит, — проверить надо.
Приказывает запрягать и — айда на деревню.
Разыскали ту бабу, у которой ночью овца барашка серого принесла. Заходят в избу.
Барин думает:
«Погоди! Мы сейчас пробу сделаем: купим этого барашка».
Начинают торговаться.
Ну, баба много не запросила: что ей эдакой баранчик? Добро бы — неделька была али две, — а то и на свете-то ещё не жил.
— Берите, — говорит, — сделайте милость.
Купили баранчика, привезли домой, дня три попоили, и приказывает барин:
— Обдерите мне этого барашка. Зажарьте к обеду.
Зажарили.
— Подавайте на стол!
Стали обед подавать. Надо барашка разрезать, а он до того жарок, что не подступиться к нему. И так и этак норовятся — жарок баран.
Ну, что ж! Поставили его на окно остудить. «Зачем, думают, — руки зря палить? Пригодятся руки-то!»
Поставили, значит, на окно. Вдруг — ниоткуда бывший — волк! Тяп ягненка с латки — и был таков! Откуда взялся — туда и скрылся.
Призадумался барин. Дело-то, выходит, действительно правда.
— Запрягай, кучер, лошадей, поедем в ту деревню, где мальчик рожен. Купим того мальчика.
Сели, поехали ту деревню искать. Нашли. Заходят в избу, спрашивают мужика:
— Родила у тебя баба?
— Родила…
— Кого?
— Мальчика.
— Продай мне.
— Ну, что ты, барин! Кто ж робят продает? Да мне самому робята надобны.
(А у самого робят-то куча!)
Барин уговаривает.
— Да что вам не продать? Знаете, у меня именья сколько? А своих сыновей нету — только дочка. Я его выращу, человеком сделаю — не пастухом. Заместо сына мне будет, а у вас ещё много останется. Да и денег вам дам — заживете!
Ну, батька с маткой согласились, продали ребеночка. Продали и барину отдали.
Взял барин мальчика, уворотил в пеленочки и отправился в путь. Ехали, ехали, приезжают в лес.
Барин говорит:
— Кучер, отнеси его подальше да брось в снег. Вот и будет ему мое именье.
Кучер — что ж?
Приказывают — делает. Занес мальчика порядочно от дороги, в овраг, положил под кустик.
Бросили его и уехали.
А дело было зимой — в мороз, в стужу. Не то что дитя новорожденное, большой человек замерзнет.
Той порою вечером ехал через лес купец с обозом. Вдруг видит — в овраге будто огонек горит.
— Ребята, — говорит купец своим приказчикам, — видите, огонек в овраге?
— Видим, — говорит.
Он шубу с себя скинул и полез по снегу в овраг. Спустился и смотрит — лежит в логу мальчик. Снежок около него растаял, и цветики зацвели синенькие. А в головах свечка горит, не гаснет. И лежит он себе, ничего не думает — тепло ему! А кругом-то снегу по коленки, стыдь, ветер…
Купец говорит:
— Ах, да это никак ребеночек лежит! И снежок растаял, и цветики цветут. Он живой!
Взял он робеночка в охапочку, в шубу завернул, сел с ним в сани и поехал дальше.
Заезжает купец на ночлег к богатому барину и рассказывает про свою находку.
— Вот, — говорит, — чудо так чудо!
Барин догадался, что это за робеночек такой, и давай просить купца отдать ему мальчика.
— Нет, — говорит купец, — эту находку мне сам бог послал. Я его буду ро́стить.
Барин так и сяк, просит, умоляет:
— У меня, — говорит, — сыновей нет. Я, — говорит, — его за сына приму.
Ну, купец долго не соглашался. Под конец отдал. «Что ж, — думает, — чужой век заедать!»
Уехал купец, а барин остался и умствует, как бы ему этого мальчика извести. Думал, думал, и надумал: положил в бочку, заделал ее, смолой замазал и спустил в реку.
Долго ли, коротко ли плавала бочка — неизвестно. Только принесло эту бочку к монастырю. Монахи нашли ее, разбили. Смотрят: мальчик! Живой, здоровый. Спит себе.
Они его взяли, вырастили. Стали учить грамоте и на клиросе петь. И такой он вышел удачливый, что никто супротив его не мог спеть. Кто в монастырь ни приедет, все слушают и дивятся.
Вот задумал и тот барин по монастырям поехать — грехи замаливать.
Оставил дома жену с дочкой, а сам отправился на два с половиной года — не больше, не меньше.
Заезжает, между прочим, и в тот монастырь, где мальчик живет.
Приходит к службе, слушает этого певчего и удивляется: много слыхал, а такого голоса никогда не слыхивал.
Спрашивает он у игумена:
— Что это за детина на клиросе у вас так прекрасно поет?
Игумен и рассказал: нашли, мол, в бочке, воспитали, вырастили, а теперь не нахвалимся — и хорош, и толков.
Барин спрашивает:
— А давно ль это было-то?
— Тогда-то.
Ну, барин видит — это тот самый мальчик и есть, никто другой, — и говорит игумену:
— Кабы у меня такой толковый парень был, я бы ему поручил за всеми делами смотрение. Сыновей у меня нет, некому мне помочь. Отпустите его со мной.
Игумен давай отговариваться — жалко ему эдакого певчего отпускать. А барин знает, с какого края подъезжать — взял да и посулил монастырю двадцать пять тысяч.
Игумен созвал братию. Думали так, думали эдак и отпустили парня барину в управители.
Барин зовет его и говорит:
— Вот, брат, поезжай ко мне домой, смотри за всем имением до моего приезду. Будешь за хозяина!
И дает ему запечатанное письмо.
— Жене моей отдашь, чтобы приняла тебя.
А в том письме написано было:
«Милая моя жена! Придет к тебе такой-то человек. Ты пошли его в завод, и пусть его там в котел столкнут. Он мне злодей!»
Взял парень письмо, пошел.
Попадается ему дорогой старичок и спрашивает:
— Куды идешь?
— К такому-то барину.
— Зачем?
— Письмо несу.
— А знаешь ли ты, про что в письме написано?
— Знаю.
— Ну, что?
— Написано, чтобы мне имением управлять, покуда барин не вернется.
— Нет, там не это написано. Ты прочитай-ка письмо! Узнаешь.
— Не могу, — говорит, — не мне писано.
— Ну, мне дай!
Старичок печать сломал и показывает письмо парню.
Тот и глазам своим не верит.
— Да за что же мне такая беда?
А старичок только усмехается:
—
