временами по-прежнему ненавидела до боли в груди. Настолько, что ей оставалось лишь атаковать и получать в ответ удары. Она самоутверждалась, нападая на других, и убеждалась в том, что еще жива, когда чувствовала боль.
Иви помнила день, когда ее раскрыли. Это было летом; все ходили с короткими рукавами. Босс попросил ее провести предварительный осмотр в квартире возле Мемориального парка 823 в Чжунхэ, рядом с ее домом. Девушка покончила с собой, отравившись угарным газом.
Квартира пахла углем какого-то плодового дерева и пережаренными кальмарами. Тут все зависело от разновидности угля. Иви потыкала в печку кочергой. Пепел и обломки угля были холодными, без единой искры или огонька, но она уловила запах. Самоубийца воспользовалась углем из дерева личи. Иви наморщила нос. Едва ощутимый аромат быстро исчезал.
Ханс использовал такой же уголь. Тот давал меньше дыма и обладал чарующим запахом.
Иви брала вещи покойной, одну за другой, нюхала каждую и откладывала на подушку. Она установила таймер, улеглась на кровать девушки в окружении ее одежды и мирно проспала полтора часа, тихонько похрапывая. Звонок мобильного ее не разбудил. Она спала так, будто собиралась пролежать там остаток жизни. До тех пор, пока в квартире не раздались шаги…
Она помнила, как открылись двери и раздались восклицания: шок и извинения. Иви так и не узнала, почему такая толпа внезапно явилась сюда, когда она должна была работать. Босс, Твиг, родители и брат погибшей, кто-то из похоронного дома, духовный наставник и еще кто-то – вероятно социальный работник или арендодатель.
Они вошли одновременно, словно законная жена со свитой репортеров и адвокатов, чтобы поймать мужа на измене. Что за сцена! Начались упреки и слезы; Иви чувствовала себя так, будто ее застали на месте преступления. Все столпились в спальне и коридоре. Босс извинялся снова и снова: «Она в последнее время очень много работала, наверное, это выгорание…» Он и сам не понял двусмысленности своих слов.
Иви стояла с ним рядом, повесив голову. И правда, у нее совсем не было сил. Столько времени прошло со смерти Ханса, но ни утомление, ни депрессия никуда не делись…
Вернувшись в офис в тот день, она молча прошла к боссу в кабинет, ожидая разноса. Но читать ей нотаций он не стал. Просто хранил молчание. Просто смотрел на нее.
Иви ненавидела этот взгляд: как будто она сумасшедшая. Босс смотрел на нее с жалостью, со снисходительностью. Она в них не нуждалась.
В тот вечер мать попыталась последовать за Хансом.
Отец одолжил мобильный телефон у кого-то в больнице. Номер не был заблокирован, и Иви взяла трубку.
Отец говорил кратко. Его голос был хриплым, как у застарелого курильщика и пьяницы, с притворной усталостью, ложной мудростью, показным достоинством. Он не называл ее по имени. «Твоя мать…» Он заколебался, не зная, как продолжить. Когда он заехал домой, то нашел мать лежащей на полу в ванной. Сразу вызвал скорую, и ее вовремя доставили в больницу. Она проглотила двухмесячный запас снотворного. И до сих пор не проснулась.
«Значит, теперь ты заглядываешь домой?» – подумала Иви. В прошлом она непременно сказала бы это вслух. Язвительным тоном – и отец ей этого не спустил бы. Но теперь у нее просто не было сил.
Иви не ответила. Отец смутился. Были вещи, которые он не умел обсуждать. Они уже привыкли держать дистанцию.
– Ты закончил? – бесстрастно спросила она.
Отец замолчал на несколько секунд, потом кашлянул. Это был его ответ.
– Снотворным себя не убьешь, – ровно сказала Иви. – Скажи ей, пусть примет что-нибудь посерьезнее, если и правда хочет умереть.
* * *
Кровь прилила к мозгу, и Иви начала приходить в себя. Вместе с этим к ней вернулась боль.
Веки легонько дрогнули, но открыть глаза не получалось. Ее трясло. Голова кружилась, хотелось облегчить тошноту, вывернув желудок, но она смогла лишь рыгнуть. Пошатнулась, наклонившись вперед. И тут же почувствовала кожаный шнур у себя на шее.
Она едва могла дышать! В висках пульсировала боль, не хватало кислорода. Никогда в жизни ее голова так не болела. Кровь стекала по затылку и засыхала в липкую массу. Иви пыталась устоять на ногах, не раскачиваясь, изо всех сил заставляла себя прийти в сознание. Завязанный скользящим узлом, шнур уходил вверх, к крюку для люстры. Узел впился в шею, и девушка поняла, что стоит на шатающемся табурете.
Она попыталась выпрямиться, и шнур чуть-чуть ослаб. Наконец ей удалось открыть глаза, и стало ясно, что она все еще в спальне, но свет потушен, а шторы задернуты: сквозь них не проникало ни лучика. В комнате царила темнота.
«Меня зовут Иви, – думала она, тяжело дыша. – Я Иви Ян, и я… Я в коттедже Пола Тсоу, и я не знаю, что…»
Она закашлялась, веревка натянулась. Иви стала хватать ртом воздух, непроизвольно высунув наружу язык.
Ее нагрудная сумка и нож валялись где-то на полу, она не могла до них дотянуться. Наверное, она выглядела жалко, хватаясь руками за шнур и пытаясь ослабить узел. По крайней мере, руки не были связаны за спиной.
Колени подкашивались, правая нога отказывалась держать вес тела. Несколько раз Иви начинала валиться вперед, но потом усилием воли выпрямлялась и сохраняла равновесие. От таких повторяющихся удушений у нее на шее наверняка уже появились синяки.
Свет зажегся, ослепив ее. Иви потеряла баланс и оступилась на табурете.
24
Наутро после того, как маленький мальчик уплыл по реке, Пол умылся, побрился, повязал галстук и отправился на работу. Он собирался вечером извиниться перед женой и привезти ее домой.
Было около одиннадцати утра, когда Ло Ишань позвонила ему в слезах. Пропал ее ученик. Пол утешал ее, советовал успокоиться и дышать глубже.
– Заявление о пропаже уже подали? Полиция обо всем позаботится. Что предпринимает школа? А родители? Не плачь. Тебе надо быть сильной. Как его зовут?
Чэн Вэньцзюй. Пол повторил имя у себя в голове.
– Все будет хорошо, – сказал он.
Никто не знал, куда пошел Чэн Вэньцзюй и что с ним случилось. Старший брат мальчика, поступивший в третий класс, явился в школу и внезапно на первой перемене устроил истерику. Он ничего не хотел объяснять. Все утро он провел в кабинете психолога.
Пропажа мальчика стала лучшим, что могло случиться с ним и женой. Как классная руководительница, Ло чувствовала свою вину, и он тоже, хоть и не мог высказать этого вслух. Наконец-то они прониклись сочувствием друг к другу – впервые за все время совместной жизни. Они
