здесь можно провести параллель с соглашением о разводе, когда даже после развода права и обязанности сохраняются. Если компании не пойдут навстречу, правительства могут принять законодательные меры.
Конечно, если мы говорим о переквалификации и переподготовке, то возникает серьезный вопрос о том, как именно люди должны переквалифицироваться и что переучиться делать. В краткосрочной и среднесрочной перспективе «зеленая» экономика, несомненно, предоставит возможности. Также может быть возможность перераспределить тех, кто потерял работу, для ухода за немощными, одинокими или людьми без компаньонов или поддержки, учитывая, что во всем мире существует значительная нехватка на услуги ухода. Однако, как мы увидим в следующей главе, часть даже этих работ, скорее всего, тоже будет автоматизирована в будущем.
В более общем плане и более остро
нам необходимо радикально переосмыслить наше определение «работы», чтобы люди получали зарплату, а также статус, смысл, цель, товарищество и поддержку, даже если их «работа» принимает нетрадиционную форму.
Может ли государство платить людям за выполнение того, что до сих пор считалось добровольным трудом? Или поддерживать и субсидировать платформу для обмена навыками, с помощью которой официантка, потерявшая работу, могла бы обменять уроки кулинарии на частное репетиторство по языку у иммигранта, которому больше не нужно переворачивать гамбургеры на кухне заведения быстрого питания? Хотя это не принесет зарплаты и, следовательно, должно быть сопряжено с финансовой помощью от правительства, это обеспечит значимость и связь. Исследователи обнаружили, что даже работа всего по восемь часов в неделю может иметь огромное значение для психического здоровья.
Здесь нет простых ответов. Тем не менее крайне важно, чтобы, борясь с нынешним всплеском безработицы, мы не отвлекались от будущего, учитывая, насколько значительными могут быть потрясения, связанные с автоматизацией.
Одна вещь, которую правительства могли бы сделать прямо сейчас, чтобы решить текущую ситуацию и позволить им выиграть время, – это предоставить налоговые льготы для компаний, которые продолжают использовать человеческий труд. Им также следует подумать о введении налога на роботов, за что выступал Билл Гейтс. Это становится еще более логичным, если принять во внимание тот факт, что, не облагая налогом роботов, как человеческий труд, мы, по сути, субсидируем автоматизацию, удешевляя для компаний использование роботов по сравнению с людьми, вне зависимости от того, эффективнее они или нет.
Чтобы было ясно, я не предлагаю ввести общий налог на любой объект, считающийся роботом: его применение должно быть более конкретным, например, ограничение отчислений, которые компании могут брать на инвестиции в автоматизацию, или введение эквивалента налога на заработную плату должности робота, нанятого для замены людей. Такие шаги позволили бы правительствам замедлить продвижение автоматизации и в то же время позволили бы им накопить средства для борьбы с ее последствиями. Они могут быть использованы для финансирования инициатив по повышению квалификации работников для рабочих мест, которые существуют в новой экономике, а также для покрытия значительных дополнительных расходов, которые понесет правительство, если оно будет обеспечивать достойный уровень поддержки доходов для тех, кто больше не в состоянии найти традиционную оплачиваемую работу.
Несмотря на свой потенциал, Европейский парламент отклонил предложение о налоге на роботов в 2017 году на том основании, что это нанесет ущерб европейским разработчикам и производителям роботов на мировом рынке. В 2019 году правительство Великобритании выступило против налога на роботов по тем же причинам. И хотя это правда, что налоги на роботов не должны создавать конкурентных недостатков для страны, так как они должны применяться глобально (что в эпоху все меньшей многосторонности, очевидно, является огромной проблемой), верно также и то, что мы ставим экономический рост выше роста социального недовольства на свой страх и риск. Конечно, это балансирование, но экономический рост не должен быть единственным фактором, которому здесь придается значение. Именно Южная Корея, «самая роботизированная страна в мире», ввела первый де-факто налог на роботов, когда в 2018 году она уменьшила налоговые льготы, которые предприятия могли использовать для инвестиций в автоматизацию.
Поскольку мир переживает кризис, который случается раз в поколение, а марш автоматизации неизбежен, нам понадобится целое меню вариантов политики на выбор. Но пока мы думаем о том, как ориентироваться в предстоящие десятилетия, важно, чтобы любые политические меры основывались на четком принципе справедливости – справедливости не только результатов, но и процесса. Необходимо внимательно выслушать тех, кого больше всего затронет текущая волна сокращения рабочих мест, и тех, кто, скорее всего, пострадает от второй волны автоматизации, и активно изучать их мнения по мере рассмотрения различных политических курсов. Если мы не хотим, чтобы люди чувствовали себя все более оторванными от политики и общества, политики должны активно вовлекать их в процесс принятия решений.
Ясно, что мы, наши правительства и наши работодатели можем многое сделать, чтобы воссоединить общество и заставить людей чувствовать себя менее одинокими.
Но есть ли что-то еще, что бизнес может сделать? Могут ли достижения в области ИИ и автоматизации стать частью решения?
Глава девятая
Любовь, секс и роботы
Объятия на продажу
Высокий, красивый, с седеющими волосами, Карл работает разработчиком программного обеспечения в крупной медиа-компании, зарабатывая шестизначную зарплату. Разведенный, с одним ребенком, он несколько лет назад переехал в Лос-Анджелес по работе. Его ребенок и бывшая жена остаются в Айдахо, его последнем перевалочном пункте. За чашечкой кофе в Starbucks в Беверли-Хиллз, под сентиментальное пение Джонни Кэша на заднем плане, Карл делится со мной тем, насколько одинокой ему кажется жизнь в последние годы.
Один в новом городе, лишенный круга друзей, Карл пробовал онлайн-знакомства, но обнаружил, что это процесс «подавляющий», не более чем серия разовых встреч, которые ни к чему не привели: «она мне нравится, я ей не нравлюсь, потом я ей нравлюсь, я исчезаю». Дело было не в том, что Карл не хотел отношений и близости – он объяснил мне, что отчаянно этого хотел, – ему просто было очень трудно встретить кого-то, с кем он мог бы действительно сблизиться.
Карл сказал, что на работе у него нет никого, кого он мог бы назвать другом, с кем он мог бы поделиться своим беспокойством.
«Иногда, когда возникает вопрос, я могу с кем-нибудь поговорить, – сказал он, – но обычно я один в своей кабинке целый день».
Вечера и выходные особенно затянуты. И он противопоставил изоляцию, которую он чувствовал в большом городе, более счастливому времени в своей жизни тридцать лет назад, к которому он то и дело возвращался во время нашего разговора: время, когда ему было за двадцать, когда, живя в маленьком городке в Техасе, играя активную роль в своей местной унитарной церкви
