простит ей такого несправедливого жеста, а я молча соглашался, что любовница Хейма несправедливо отнеслась к погибшему.
Безнадёжность схватила нас за горло.
— Нет, — гневно качал головой старик, — так не поступают — это бессовестно. Это предательство.
Жёсткие слова Бальтасара, казалось, облегчали ему сердце, но летели в меня камнем упрёка, потому что я не выполнил его требования, не убедил Авелин прийти.
Похоронная церемония закончилась, угрюмые мужчины и женщины, понурив головы, выходили с кладбища, садились в свои автомобили, разъезжались по улицам Парижа.
Бальтасар присел на корточки и, обхватив голову руками, разрыдался. Стиснув зубы, он горевал возле могилы Натана Хейма. И тут я увидел неподалёку от могилы высокую женщину в траурном платье и широкополой шляпе с вуалью, а за её спиной — бледного, как бумага, мужчину с чёрными кругами вокруг запавших глаз.
— Ты ведь как-то раз уже смотрел смерти в глаза? — тихо спросила женщина своего спутника.
Мойра устремила свои угольные глаза на Бернарда.
— Скажи мне, госпожа, ты ведь заранее знала, какие муки предстоят им всем? — злобно спросил он.
— Ах, Бернард, мукам и страданиям человеческим нет границ, они делают человека загнанным и уязвимым, достаточно посмотреть на этого.
Мойра указала в сторону Бальтасара.
— Всё это так ужасно, — подытожил Бернард.
Их голоса доносил до моего слуха слабый ветерок.
Судьба и её преданный подопечный присели на скамью в нескольких метрах, пристально глядя на меня и Бальтасара.
От свежевскопанной земли исходил отвратительный запах.
— Пропади всё пропадом! — повторял Бальтасар. — Это всё из-за любви! Я знаю! Всё из-за любви к ней…
Возможно, так оно и есть.
«Любовь возникает внезапно и безотчётно, довольно одной привлекательной черты, чтобы поразить сердце и решить нашу судьбу» (Жан де Лабрюйер).
Только благодаря крепкому кофе я очнулся утром от дремоты, которая всё время ходила за мной по пятам.
— Сегодня заварится большое дело, верно? — спросила Лили, жуя свежий круассан.
Она тихонько пробралась на кухню, пока я, сидя за чашкой ароматного напитка, перечитывал черновик книги. Лили сновала туда-сюда.
— Обидней всего будет то, если ты так и не решишься его издать, любовь моя!
Лили вырвала листы из моих рук и принялась оживлённо читать вслух отрывок из книги: «Солнечные лучи, пробиваясь сквозь сизый туман, освещали его путь. Хейм отдалялся от меня усталой поступью по вымощенной деревом тропе…»
— Дай сюда… — проворчал я, возмутившись её шалости. — Я не планирую его издавать.
— Ты шутишь? Это же так красиво! Ну же, лови судьбу за хвост!
Я всей душой боялся, что она будет настаивать на своём.
— У меня не потянется рука отдавать его Сорье — эта книга страстей не для чужих глаз, потому что предназначена только для двоих!
Я терпеливо спрашивал себя, когда Лили закончит мучить меня разговором о рукописи. Объяснять ей всю историю с Натаном Хеймом было бы страшной нервотрёпкой, а врать любимой женщине — значит создавать самому себе проблемы.
В голове жгло, я чувствовал, как бьётся вена у правого виска. Тяжёлый диалог закончился, когда Лили начала летать по квартире в поисках своих вещей.
Я сделал глоток кофе и удивлённо уставился на неподписанный конверт, валяющийся на одной из полок.
— Лили, ты, часом, не знаешь, что за конверт тут лежит? — крикнул я.
— Я обнаружила его в почтовом ящике, — отозвался мелодичный голос Лили из спальни, — выбрасывать не стала, быть может, это что-то важное для тебя? Я не заглядывала в него.
Любопытство распирало меня, и я торопливо вскрыл конверт.
«Шедевры — это не что иное, как удачные попытки» (Жорж Санд).
Утро было прекрасным: ясное небо в розовых облачках, свежий запах зелени, свист скворцов за окном. Словоохотливая Лили провожала меня ласковым взглядом. Никогда ещё с такой неистовой страстью в душе я не бежал к Фабьену Сорье. Ещё никогда моя речь не была такой энергичной и содержательной — Сорье застыл в своём кресле, но, кажется, он впервые меня услышал.
Закончив свой монолог, я спросил:
— Какое решение вы примете?
Главный редактор без всякой ненависти или ехидства твердил:
— Гениально!
Черновик всё время лежал у него перед глазами.
— Что скажете, мсье Сорье, кроме того, что это гениально? — спросил я вызывающим тоном: битый час слушать одно и то же слово из его уст было невыносимо.
Он монотонно бубнил, бегло читая рукопись.
Я трижды постучал по столу.
— Да-да, мсье Рууд, я вас слушаю, — заикаясь, пробормотал он.
— Что скажете?
— Слушай, Доминик, — Сорье почесал подбородок, — хоть я тебя презираю и воспитан ты плохо, но мы напечатаем эту книгу. Сегодня же начнём!
Он клялся мне и божился, что ничего лучшего доселе не читал, а я… удовлетворённо молчал, не скрывая своего триумфа.
Сорье позвал свою секретаршу.
— Шарлотта!
Каблуки старушки Шарлотты стучали звонко и до неприличия легкомысленно. Она приоткрыла дверь и, просунув в неё свою тщательно завитую голову, медленно произнесла:
— Да, мсье. Звали?
Сорье приказал ей немедленно заняться книгой и заодно придумать обложку для неё.
— Ах, Шарлотта! Займитесь! Займитесь все этой рукописью! Ступайте, моя дорогая!
Она неуверенно попятилась назад и остановилась.
— Ну, что вы стоите, Шарлотта? — крикнул Сорье во весь голос. — Идите и работайте!
Я смущённо молчал.
В редакции опять поднялся шум: мастера пера отвлеклись от подслушивания и принялись обмениваться многозначительными жестами. «Конечно, Сорье не упустит своей выгоды», — шептались журналисты. Ему наплевать, что Рууд оскорбил его, главное — нажиться на публикации! Видимо, книга отличная, раз главред так ухватился за неё!
Сорье улыбался мне совершенно по-приятельски. Между нами уже не было беспощадной конкуренции — я не желал патрону оступиться и сломать себе шею, он не планировал меня сожрать.
Что теперь будет?
Начальник отойдёт в сторону и подобреет, я соглашусь поговорить с ним и приму его предложение вернуться в редакцию. Но это потом.
А пока я вышел из кабинета Сорье, в нескольких метрах от меня Шарлотта пыталась разобраться, что представляет собой рукопись. С первых же слов Сорье она поняла, что в её руках — нечто важное и стоящее. В её уже немолодом мозгу шла напряжённая работа, но кто-то её прервал. У стола секретарши остановился юноша-посыльный и что-то сбивчиво забормотал.
— Что у вас, мсье? — не глядя на посыльного, спросила Шарлотта.
Водрузив на нос свои неизменные смешные очки, она была полностью поглощена чтением рукописи. Курьер озирался и дрожал, будто попал в адское место, в Тартар.
— Конверт, — кротко ответил он.
Шарлотта ненадолго замерла.
— Извините, мадам, — посыльный разволновался, но, сделав над собой усилие, продолжил: — Так что ж, вы сделаете добро, передадите это мсье…
— Передам! — перебила Шарлотта. И добавила тихо, не отрываясь от чтения: — Положите на
