Сыч поскуливал, закрывая опухшее лицо.
– Нам не выжить? – спросила Аня, наблюдая сквозь стену ливня, как лесничий опять и опять полосует секирой дерево.
Пламя давно угасло. От войнугов среди мусора остались обугленные корни и кости жертв.
– Его нужно подсечь. –Байчурин приложился секирой к стволу. – Подсечь, чтоб высохло. Там гниль внутри. Яд. Они бредят, – пояснил при взгляде на мальчишек. – Поможешь?
Аня проследила за его взглядом и опознала в траве топор. Рука неуверенно сжала деревянную рукоятку, вес стали пошатнул равновесие.
– Корни руби! – перекрикивал Байчурин скрежет призраков. – Весь яд – в них!
Гроза унялась. Мерный дождь шумел ненастьем, смывая дым и скрежет, затапливая ложбину. Удары звенели глухо, трещала кора. Деревья ратью сокрыли исход сражения.
Глава 19. Потомки
Три месяца спустя.
Последняя неделя лета засушливо золотила травы. Послеобеденная жара рассеивалась ветвистыми тенями кладбища. Аня шагала по глинистым тропам, впервые радуясь непроницаемой тишине. Покой обыкновением жил в ровном дыхании, и только где-то на задворках памяти вздрагивали отголоски чудовищных испытаний.
Она обогнула братскую могилу, миновала разросшийся куст шиповника и уперлась взглядом в три красногранитных надгробия. К ней лицом задумчиво сидел Байчурин. В застегнутой черной ветровке он выглядел простуженно и бледно. Аня невольно взглянула на шифоновые оборки сарафана, потерла озябшие плечи. Могильные плиты холодили взгляд.
– Я боялась, что вы уехали, – обратилась она, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Три надгробия белели его фамилией. – Землянка заперта.
Байчурин в сутулом трауре кивнул медведем. Со стрижкой ежиком и выбритым лицом он казался незнакомцем, лапищи покоились замком на коленях.
– Извини. Мысли лезут. – Он посмотрел на нее, улыбаясь сжатой линией губ. – Я бы не уехал, не поговорив.
Аня тоже улыбнулась, гораздо открытие и непринужденнее, хотя и волновалась от наболевших вопросов.
– Как брат? – спросил Байчурин, угадывая в ней замешательство.
– Ох, Витя весь в заботах. Он поступил в вуз. Не верится просто! В Воронеж. Лесотехническая академия, да. – Она разгладила складку на оборке подола, не зная, чем занять руки. – Правда, сначала порывался уехать в Архангельск, потом – в Сыктывкар. Витя… – объяснила все сложности именем. – Когда уступили его планам, он согласился остаться с нами. Ну как с нами, – сожалела, – намерен жить в общежитии. Я переживаю…
Аня подавила вздох, храбрясь бравым защитником.
– Справится, – поддержал Байчурин. – После случившего – ватага народа только на пользу.
– Так дико, – признала она, заправляя волосы за уши. – Люди не догадываются: гуляют парочками, хохочут, грызутся в очередях. Первые дни я воспринимала их за сумасшедших. За пределами Сажного мне мир кажется вымыслом, а ведь должно быть наоборот. Здесь молчат о трагедии. – Аня пнуло носком камушек. – Алена поступила в Омске, ведь здесь измучили нервные срывы: местные доконали расспросами о похищении. Гриша у родственников в Феодосии. Что теперь ворошить память?
Аня зажмурилась. Торжественно-скорбный марш загремел из памяти. Люди вновь столпились на окраине кладбища, тронулось перешептывание. Надя сидела бледная, как мертвец, покачивая дочку на руках, отсутствуя взглядом. А Лора кричала. Она цеплялась за ручку гроба, родственники оттаскивали ее, но крик становился только громче, надрывистее, отчаяннее. Кровь стыла в жилах, и Аня усилием воли разжала кулаки. Эхо рыданий покатилось в землю.
– Ярмака похоронили, – произнесла скорбно. – Муха в колонии. Сыч в психбольнице.
– Выкрутился.
– Сыч себе шею резал. Я писала Насте, его сестре. Она навещала месяц назад, признается: обкусал себе руку по локоть. Кошмар.
Аня прижала ладони к лицу, будто умываясь. Байчурин похлопал ее по плечу.
– Могрость – редкая отрава. – Он хмурил брови, вращая узорную сталь печатки. – Ядовитое чувство одержимости ненавистью, но гложимое раскаянием. Проклятие жрецов, обрекших истребленных соплеменников не узнать покоя – и воплотить месть.
Аня нервно заломила пальцы.
– Вы так говорите… необычно.
– Рассказы отца вспомнил.
– Столько знаете – знаете гораздо больше и дольше. Как Дину.
Аня посмотрела с вызовом.
– Догадалась. – Байчурин отвернулся. – Разве я утаивал?
– Утаивали. Но зачем?
– Мрачная история. Для тебя – вдвойне.
– Я пришла ради ответов, – настаивала Аня. Она достала из оборок сарафана цепочку с серебряным кулоном. – «Темница грехов». Напоминание мне о Сажном. – Аня сжала кулак. – Когда вы познакомились с Диной? На самом деле?
Байчурин сидел истуканом с минуту, а потом сурово сообщил:
– Я впервые увидел Дину восьмилетней девочкой. Отец работал в милиции, поступил звонок из одной деревушки. Старик-егерь жаловался, что местный тракторист колотит жену день в день – никакой управы. Мы приехали вдвоем. Отец велел ждать в машине. Помню, солнце глаза так и резало. – Он прищурился в ясное небо. – Я смотрел на избу с разбитыми стеклами и боялся. Повсюду чернел лес. Ни души. Отец вернулся с топором в руке. Утирая кровь с лица, протолкнул на сиденье девочку. Она не проронила даже слезинки, будто восковая.
– Дина?
Байчурин смотрел на белую гравировку надгробия, как в зеркало. Призрак тех событий смотрел на него жалящим взглядом бородатого старика.
– Отец зарубил ее родителей.
Аня прижала ладонь ко рту, отворачиваясь, смотря мимо белесого образа в крови гранитной крошки. Фраза стучала в висках молоточком, бухала повтором в ушах.
– Они были нечами – порослью оскверненного могильника. – Байчурин расцепил и вновь сомкнул пальцы в замок. – Хорлуды… Дьявольский народец, как мой отец, как я. Они истребляют нечей столетиями. Рубят секирами, чтобы те не восстали войнугами.
– И вы?..
– Убивал? – Байчурин потер ершистую макушку, пустым взглядом упираясь в землю. – Зарубить семью. Нет. Оправдания отца я воспринимал как помешательство. В последний раз говорил с ним, когда Дина прислала письмо.
– С фотографией?
– Она отыскала могильник и созывала хорлудов в западню. Планировала отомстить за родителей. Видишь ли, целые могильники могрости – редкость. Кости растащили нечи по всем сторонам света, перезахоронили и спрятали.
– Дина одумалась из-за Вити?
– Не только.
Аня сидела в профиль, балансируя на тонкой грани бегства. Ее пугал уверенный тон Байчурина, его спокойные признания о безжалостных хорлудах и прицеленный в нее взгляд.
– Укус войнуга ядовит, – осведомил с убежденностью натуралиста. – Не смертелен, всего лишь опасен последствиями: по зову могрости жертва лишается воли.
– Что-о?
– Нечи не способны идти против своих хозяев. Тогда в лесу… ты ведь помнишь, что Гриша бредил?
– Вздор! – гнала прочь жуткие намеки. – Меня укусила та тварь, но я ведь боролась. Я помогала рубить Цепь, я видела призраков.
– Только хорлуды невосприимчивы к яду. Заклятые враги племени – потомки уничтоживших его…
– Достаточно! – Аня поднялась, бесцельно всматриваясь в серо-черный лабиринт могил. – Сейчас Витя придет. Не надо. Я не хочу знать.
Время клонилось в молчании. Байчурин поправил горящую лампадку напротив цветной фотографии девочки.
– Действительно – Злата, – извинением произнесла
