тут же притащили, у кого что оставалось от лекарственных курочек: кто шейку, кто ножки, кто крылышки. А когда больной малость отошел, позвали врача.
Курувский врач, Ян Красицкий, гордился своей принадлежностью к древнему шляхетскому роду. Сам он, правда, происходил из захудавшего отростка этого могучего дерева, что вовсе не мешало ему смотреть на весь мир как на собственное поместье, а на всех людей – как на своих холопов.
Пан Красицкий закончил Ягеллонский университет и был единственным дипломированным врачом на все воеводство. Несмотря на высоко задранный нос, свое дело он любил и неплохо в нем разбирался. Вот только брал за услуги непомерно дорого и поэтому считался врачом для богатых. Простые горожане бегали ко всякого рода знахарям и бабкам, предлагавшим для излечения от зубной боли, рези в желудке и простуды народные средства, часто помогавшие не хуже микстур доктора Красицкого.
– Нужен свежий воздух для укрепления легких, – авторитетно заявил пан доктор. – Запах соснового бора – лучшая микстура в мире!
Тогда многие болезни объясняли плохим воздухом. По правде говоря, воздух в Куруве был еще тот. Воняло, несло, гнило, нечистоты можно было встретить в самом неожиданном месте. Зимой действовало разрешение выбрасывать дерьмо на мостовую, все равно дождем смоет. Но случались месяцы, когда дожди не шли…
Брайна продала серебряные подсвечники и собрала реб Аншеля в Крыницу. Ни она сама, ни Блума поехать вместе с ним не могли – денег еле хватило на одного человека. Выбрали надежного балагулу и, хоть Аншель вполне пришел в себя и мог позаботиться о своих нуждах самостоятельно, на всякий случай отрядили сопровождающего. Ему дали письмо с адресом религиозной еврейской семьи, содержавшей небольшой пансион, и точные указания, как ухаживать за больным во время поездки.
Путь предстоял неблизкий, Блума плакала так, словно прощалась с отцом навсегда.
– Немедленно прекрати, – урезонивала ее мать, – не дай Бог накликаешь.
Блума пыталась остановиться, но рыдания сами собой рвались из горла, а слезы струились по щекам.
Стояла сушь. Жаркий ветер нес пыль. Вода в светлых речках Галиции потемнела. Придорожные ветлы беспокойно шумели, ветер трепал их кроны, осыпая сухим песком листья.
Предчувствия не обманули. По дороге сопровождающий куда-то пропал вместе с письмом и адресом, а реб Аншелю от поездки стало хуже. На въезде в Крыницу, когда дорога наконец перестала взбираться в гору и ровно заструилась между стенами стоящего вдоль обочин леса, он был почти в бреду. Высокие звезды холодно мигали с небес, полный месяц заливал горы ярким, мертвенным светом.
– Куда везти? – спросил возница, но реб Аншель не ответил. – Так куда едем-то? – повторил вопрос возница, однако пассажир продолжал сидеть с отсутствующим выражением лица, то ли не услышав вопроса, то ли вообще не понимая, о чем идет речь.
Возница пожал плечами и направился в еврейский приют для странников. Место малоподходящее для больного человека, но разбираться, что у этого еврея на уме, возница не мог, да и не хотел. Выгрузив пожитки реб Аншеля перед крыльцом, он помог ему выйти, развернул повозку да и был таков. Довез и довез, а за большее ему не заплатили.
Двое нищих, услышав стук на крыльце, вышли поглядеть и увидели лежащего в беспамятстве пожилого еврея. Они занесли его в домик, устроили на свободном топчане, сложили рядом вещи и попытались завести разговор. Увы, все, что им удалось выяснить, – это имя незнакомца и город, откуда он прибыл. На все остальные вопросы Аншель не отвечал, и его оставили в покое до утра.
В ту ночь скончался ребе Ошер. Уставшее тело завершило свой путь на земле, а душа, ликуя, полетела на встречу с Создателем. Мир не хотел расставаться с праведником. Мир жалел и сокрушался, и погода над Польшей стала портиться. Тяжелая мгла заволокла небо, луна померкла, и звезды угрюмо заглядывали в разрывы туч.
Исер, владелец небольшого пансиона в Крынице, проснулся в смятении. Во сне к нему пришел раввин Курува, ребе Ошер. Зельда, жена Исера, была родом из того края, и супруги несколько раз в год навещали ее престарелых родителей. Каждый раз, оказываясь в Куруве, Исер приходил к раввину Ошеру, которого все называли праведником, просить благословения на детей. Они с Зельдой были женаты больше десяти лет, но Всевышний все никак не хотел осчастливить их потомством.
Во сне ребе Ошер выглядел куда значительнее, чем наяву. Его лицо сияло, движения были плавны и торжественны.
– Ты просил у меня благословения на детей? – спросил ребе сочным басом, от которого все внутри Исера задрожало. В жизни раввин был тощим, морщинистым стариком, говорившим надтреснутым голосом и с трудом передвигавшимся на ногах, подкошенных преклонным возрастом.
– Да, – робко ответил Исер, отводя глаза от нестерпимо сиявшего лица раввина.
– Отыщи в приюте для бедных реб Аншеля из Курува и заботься о нем, как о самом себе. Он ламедвовник, если вы с женой его выходите, в заслугу этого поступка у вас родится праведный сын. Обещаю!
Раввин Ошер поднял вверх руку, словно призывая Небеса в свидетели, и пропал.
Исер сел, поглаживая грудь, в которой ходило ходуном сердце, открыл глаза и увидел Зельду, сидевшую на своей постели.
– Исер, – тяжело дыша, сказала Зельда. – Хорошо, что проснулся, Исер. Мне снился очень странный сон.
Сам не зная почему, Исер спросил:
– Про раввина Ошера из Курува и ламедвовника Аншеля?
– Откуда ты знаешь? – ахнула Зельда, в испуге прикрывая рот рукой.
– Он и мне снился. И обещал праведного сына…
– Если мы найдем и выходим ламедвовника, – подхватила Зельда.
– Так чего мы ждем! – Исер наклонился и с такой энергией омыл руки из кружки, стоявшей на полу перед кроватью, что половина воды не попала в тазик и растеклась у него под ногами.
В приют они прибежали через четверть часа. В окнах было темно, но на крыльце вспыхивал огонек: один из обитателей, которому не спалось этой ночью, потягивал трубочку.
– Доброй ночи, – хором поздоровались супруги.
– Да уж добрей не бывает, – угрюмо отозвался нищий. – Вон какие тучи принесло. Не иначе, гроза надвигается. А у нас дров не осталось, холодно.
– Насчет дров я после утренней молитвы передам старосте, – сказал Исер. – Скажите, вчера днем или вечером никто сюда не приходил?
– Прибыл один бедолага, – трубка пыхнула, багрово озарив лицо нищего. – Нашли почти в беспамятстве на крыльце. Как он до нас добрался, непонятно. То ли подкинули его злые люди, то ли сам дошел. Если злые люди – почему тогда вещи не забрали? Если сам пришел – почему разговаривать с нами не хочет? В общем, странная история.
– А кто он такой? – не выдержала Зельда.
– Тоже непонятно. Мы пытались
