Тюрьмой в Куруве называлась дощатая будка во дворе полицейского участка. Злостный преступник, скорее всего, мгновенно нашел бы способ сбежать из такого задрипанного узилища, но злодеи в Куруве не водились, а в будку сажали добропорядочных горожан за мелкие прегрешения.
Дело было весной, днем еще задувал стылый ветер, а по ночам большая лужа перед крыльцом в полицейский участок покрывалась тоненькой корочкой льда. На беду, глава общины Файвиш был в отъезде, и ребе Ошер провел всю ночь в холодной камере. Файвишу сообщили про арест раввина сразу по приезде, и тот, не переодевшись с дороги и даже не выпив чаю, побежал к воеводе.
– Как вам не совестно так обращаться с престарелым священнослужителем? – с порога заявил он.
– Поступила жалоба, – потряс бумагой воевода. – Серьезное обвинение. Инсценировка кражи с целью уклониться от выплаты долга. Разве так подобает вести себя престарелому священнослужителю?
– Доказательства у вас есть? – возмутился Файвиш. – Мало ли кто какую жалобу настрочит, так сразу уважаемого человека в холодную сажать?
– Я как представитель власти, – степенно ответил воевода, – обязан серьезно относиться к любой жалобе безо всякого снисхождения к занимаемой должности или сословному положению. Закон есть закон!
– Вы абсолютно правы! – вскричал Файвиш, беззастенчиво выкладывая на стол плотно набитый мешочек. – Власть должна опираться на справедливость, и лишь на нее одну. Я только прошу вас прислушаться не только к букве закона, но и к его душе, так сказать, к внутреннему содержанию.
Глава общины потряс мешочек, и тот издал характерный звук ударяющихся друг о друга монет.
– Разумеется, – воевода протянул руку, взял мешочек и спрятал его в карман. – Если бы так не спешил, Файвиш, не перебивал бы меня вопросами и дал высказаться до конца, давно бы узнал, что, рассмотрев все обстоятельства дела, я решил освободить раввина Ошера.
Файвиш рассыпался в благодарностях и поспешил за раввином. Он регулярно подносил барашка в бумажке воеводе, дабы тот не злобствовал и не придирался к евреям Курува, но тот нет-нет да находил способ сорвать дополнительную мзду.
Ребе Ошер вернулся домой сильно простуженным. Поднялась температура, надрывный кашель сотрясал все его старое тело. Курувский врач, пан Красицкий, осмотрев больного, изрек:
– Главное лекарство еврейской медицины – наваристый куриный бульон. Поите им раввина три раза в день. Не теплым, но и не кипящим, а в меру горячим. Через неделю, я уверен, он пойдет на поправку.
Совет хорош, но как быть с тем, что ребе Ошер много лет не ел мяса? Нет, он полностью доверял местным резникам, однако придерживался более суровых норм проверки кошерности и по причине всякого рода опасений предпочитал питаться растительной пищей и рыбой.
– Ошер, – сказала ребецн Миндл, оставшись наедине с мужем. – Ошер, может, ты сделаешь для себя послабление? Речь идет о твоей жизни, Ошер, найди какую-нибудь лазейку в устрожениях!
Раввин подумал и ответил:
– Только если реб Аншель выучит правила и станет для меня резать.
О, реб Аншель! Праведник, основа мира, цевница Всевышнего, источник непреходящей радости для Небес! Незаметный для посторонних глаз истовый служитель Всесильного, делающий свою работу не ради платы. Мало кто в Куруве мог оценить, кто ходит возле них по улицам, сидит в последнем ряду синагоги рядом с нищими. А те, кто понимал, не стесняясь именовали реб Аншеля ламедвовником[7].
– Я поговорю с Брайной, – сказала ребецн Миндл. – Прямо сейчас поговорю. Надеюсь, она сможет убедить мужа. Пошлю за ней Блуму, она как раз пришла.
Блума, дочь реб Аншеля и Брайны, в которую много лет спустя вселился диббук, душа Енты, тогда была еще девочкой, ходившей на уроки к ребецн Миндл.
Слепой дождь висел над Курувом. Хрустальные капли, сияющие в лучах багрового, садящегося солнца, стучали по крышам, словно музыкант по клавишам клавесина. Крыши звенели каждая на свой лад, и этот звон легким дымком парил над городом.
Тем вечером Брайна впервые за много лет остановила мужа, когда тот собирался в синагогу для учебы и молитв до утра.
– Я? – от неожиданности праведник чуть не выронил из рук книгу. – Да ты что, я ведь ножа в руках не держал. Какой из меня резник?!
– Ребе Ошер сказал. Неужели откажешь?
Аншель задумался. Меньше всего он ожидал такого поворота событий. Его жизнь давно устоялась и текла плавно, точно вода в середине Вислы. Но иногда Всевышний преподносит человеку подарок, смысл которого открывается спустя много лет. Поначалу сладкое оборачивается горьким, а сводящее скулы обретает райский аромат.
Отказаться спасти умирающего раввина? Невозможно, немыслимо! За несколько дней освоить сложную работу шойхета, чтобы дать лекарство больному? Кому такое по силам?!
Аншель простоял в задумчивости несколько минут, вернулся к полке и вернул книгу на место.
– Ты не пойдешь учиться? – удивилась Брайна. Зная характер мужа, она не ждала быстрого ответа.
– С бедой нужно прожить день, – повторял Аншель, – провести ночь и встретить утро. Первое волнение обязано уйти, и второе тоже. К беде, как и к счастью, привыкают, и чувство привычки превращает неодолимую гору до небес в холмик, перебраться через который вполне по силам.
– У меня нет дома книг по законам убоя, – ответил Аншель. – Возьму в бейс мидраше.
Через двое суток он уже знал наизусть правила шхиты, за три дня научился затачивать нож и к субботе принес ребецн Миндл первую зарезанную им курицу.
Чуда никто не ждал, и оно не произошло. Мгновенные исцеления бывают только в историях про хасидских цадиков. Но спустя неделю раввин пошел на поправку, а спустя три уже вел общественную молитву в синагоге. А может, у цадиков исцеления тоже занимали время, только страстные почитатели задним числом немного подправили ход событий.
Тайное стало явным. Рассказ о бульоне, превратившемся в лекарство благодаря рукам ламедвовника, моментально облетел весь Курув, и перед воротами реб Аншеля выстроилась очередь с курицами в руках. И не откажешь, и не прогонишь. У кого ребенок в горячке, у кого престарелые родители слегли. Реб Аншель работал с утра до вечера, не переставая удивляться тому, что бульон, сваренный из зарезанной им курицы, действительно помогал людям. Он удивлялся, а евреи понимающе кивали головами: все правильно, ламедвовник и есть ламедвовник.
Ребе Ошер выздоровел, однако о прежнем здоровье можно было лишь тяжело вздыхать. В таком возрасте болезни оставляют неизгладимый след. Кашель полностью не ушел, да и силы не вернулись. Врач советовал отправиться на два-три месяца в горы, отдохнуть на свежем воздухе, но раввин только отмахивался. Разве может он оставить город на такой срок?!
Реб Аншель спустя полгода тоже заболел. Затачивал нож, вспотел, не обратил внимания, что дверь открыта. Ламедвовника продуло, и он свалился с воспалением легких. Благодарные горожане
