самого последнего звука.
Через неделю его пригласили к отцу-настоятелю, сухонькому старику в фиолетовой сутане и такого же цвета круглой шапочке.
– Я вижу, тебе не слишком по душе наш распорядок жизни, – сразу объявил настоятель. – Отец Михал писал, будто ты в юности проявлял интерес к изучению теологических дисциплин, правда в неверном направлении, и мы думали, что, встав на путь истинный, ты захочешь продолжить занятия. Однако наши предположения оказались ошибочными.
Казимир попробовал возразить, мол, он еще не привык, не совсем все понимает, но настоятель оборвал его, постучав костяшками пальцев по столешнице.
– Казимир, со мной не спорят. С завтрашнего дня ты переселишься в город и начнешь работать в монастырской лавочке, продающей свечи, образки и другие святые предметы. Жалованье небольшое, но мы рассчитываем на твою предприимчивость.
И потекли серые, пустые дни, до краев наполненные одиночеством. К евреям Варшавы путь Казимиру был заказан, а католики не спешили раскрывать братские объятия перед новообращенным. Будь Казимир богат – о, тогда бы перед ним распахнулись многие двери, но нищий торговец из свечной лавочки при монастыре… Кому нужно такое добро?
Ни о каких синеглазках речь не шла, швах было дело с полногрудыми молодыми красотками. Несколько раз, устав от одиночества, Казимир подхватывал в корчме дешевых девок. Да, голубоглазых, да, полногрудых, но от их продажных ласк с души воротило, а во рту появлялся горький привкус. Дуры они были невероятные, ни читать, ни писать, ни слово произнести не могли, только и умели, что ноги раздвигать.
При близком рассмотрении долгожданные голубые глаза оказались больше похожими на воловьи, чем на человеческие. Впрочем, чего другого можно было ожидать от дремучих крестьянок, сбежавших в большой город на поиски лучшей жизни? Не разобравшись, не выяснив условий и обстоятельств, не взвесив все «за» и «против».
«А чем я от них отличаюсь? Разве я поступил умнее их?» – спрашивал себя Казимир и не находил ответа. Вот эти девки, их неграмотные семьи в забытых Богом деревнях, чванные жители столицы, высокомерные шляхтичи и отстраненные священнослужители теперь были его народом. И надо было искать способ устроить свою жизнь среди них.
Помочь в этом устройстве могли только деньги, большие деньги. Но, чтобы их заработать, необходимо было с чего-то начать, а потом раскрутиться и пойти в гору. И в этом Казимиру могли помочь деньги за гет.
Получив письмо от отца Михала из Курува с указанием даты развода, он даже подпрыгнул от радости. Все начинало складываться, и на серой поверхности жизни вдруг засияли цветные искорки удачи.
По мере приближения даты развода ручеек пожертвований стал иссякать, пока не прекратился вовсе. Регулярно поступали только медные грошики, откладываемые сердобольными еврейскими женщинами перед зажиганием свечей, но их общая стоимость не равнялась даже одному золотому.
Сто сорок девять монет вместо двухсот – вот все, что было в руках у ребецн.
– Бесовские проделки, не иначе! – не уставал повторять Файвиш. – То сыпались чуть не каждый день, то вдруг словно перекрыли! Что же делать, что делать?
За два дня до срока Файвишу пришло в голову решение.
– Мы объявим, что часть денег была украдена, – предложил он ребецн. – Слух быстро разнесется по Куруву, дойдет до ксендза. Я пойду в полицию и сделаю заявление о краже. Коплу, когда приедет, предложим то, что есть, и пообещаем со временем заплатить оставшееся.
– Я вижу здесь два затруднения, – сказала ребецн Миндл, выслушав предложение Файвиша. – Во-первых, мой муж никогда не пойдет на обман. А во-вторых, Копл нам не поверит.
– Ребе Ошеру мы ничего не скажем, а кроме нас никто ему сообщать не станет. А Копл никуда не денется, сто пятьдесят золотых – это тоже весьма солидная сумма.
– Ох, не нравится мне все это, – с сомнением покачала головой ребецн. – Ох, не нравится.
– Другого выхода нет, – решительно заявил Файвиш. – Никуда он не денется, поверит.
И Казимир поверил. Он хорошо понимал, что дело не совсем чисто, но возвращаться в Варшаву без гроша в кармане, в пустую холодную комнату, чтобы опять ждать, опять строить планы, было уже невозможно. Сто пятьдесят золотых позволяли начать дело, и ему не терпелось выбраться из замкнутого круга бедности и одиночества.
О, Казимир не стал очертя голову бросаться в махинации. Сто пятьдесят золотых были его единственным шансом, и упустить его он не хотел. Осторожно и внимательно Казимир принялся выяснять, разбираться, щупать почву и нюхать воздух. Увы, большинство предложений казались более чем подозрительными. Опять оказаться в зыбком положении продавца газет Казимир не хотел и поэтому ждал беспроигрышного варианта.
– Только верняк, – твердил он утром и вечером, ложась и вставая. – Только верняк.
Но страстно вожделенный верняк никак не шел. А спустя месяц Казимира пригласили к отцу-настоятелю.
– Отец Михал написал мне, что ты наконец развелся?
– Да, – ответил Казимир.
– Значит, пришло время связать себя узами законного брака. Негоже молодому мужчине жить одному и пачкать свою постель потом продажных девок.
«Откуда он знает? – изумился Казимир. – Кто доносит? Соседи небось, больше некому. Вот же гойские твари!»
Подумал – и обомлел. А он сам теперь кто? Такая же гойская тварь, как соседи.
– Я пошлю тебе свата, – продолжил настоятель. – Он поможет выбрать достойную подругу жизни.
– Хорошо, как скажете, – только и смог вымолвить Казимир.
– И вот еще что, ты получил большую сумму денег за развод, не так ли?
– Ну уж, большую, – скривился Казимир, опасаясь, будто настоятель, как габай синагоги в Куруве, потребует солидное пожертвование. – Должны были дать двести золотых, а дали только сто пятьдесят. Часть денег украли прямо из дома раввина.
– Постарайся распорядиться ими разумно, – отеческим тоном произнес настоятель. – Сто пятьдесят золотых – деньги немалые, потрать их с толком. Не рискуй, заложи прочный фундамент для своей семейной жизни. А насчет кражи – думаю, обманули тебя жиды, обвели вокруг пальца. Не иначе, раввин, ушлый во всяких крючкотворствах, сообразил, как обвести католика вокруг пальца.
– Что вы хотите сказать, святой отец? – удивился Казимир.
– Уверен, не было никакой кражи. Водят тебя за нос, сын мой. Возвращайся в Курув и подай воеводе жалобу на раввина. Прямо сейчас и отправляйся, не тяни время.
Казимир выехал в Курув в тот же день. Если настоятелю сообщают о его редких ночных забавах, тем более донесут о несвоевременном выполнении указа.
Казимир не стал задерживаться в Куруве. Он не хотел никого видеть и не желал ни с кем говорить. Подал жалобу и сразу двинулся в обратный путь. Его желания, его интересы, центр его страстей и точка приложения боли теперь находились в Варшаве.
* * *
Воевода сразу арестовал ребе Ошера и посадил в тюрьму.
