class="p1">И еще был один бой у сержанта Соловьева с японцами. В предместье Лей Шу Хан. Бой со снайпером смертником. Бой, в котором опять погиб второй номер пулеметного расчета; бой, в котором был дважды легко ранен сержант Соловьев; бой, за который он получил второй орден Красной Звезды. И все. Девятого августа началась война — девятнадцатого японцы начали почти повсеместно сдаваться. Три боя за десять дней войны. По одному победному бою за каждого из своих погибших братьев, а за честь деда постоять не смог — не получилось лично участвовать в освобождении Дальнего и Порт-Артура.
7
Прошло сорок пять лет. Соловьев Иван Иванович, похоронив жену, жил в двенадцатиметровой комнате с печным отоплением. Единственная дочь работала в местном краеведческом музее экскурсоводом. У нее был сын — Петька и комната в рабочем общежитии, которую ей выделили как молодому специалисту. Комната отапливалась плохо, внук часто болел: температурил, кашлял. И Иван Иванович, который ждал благоустроенного жилья уже не один десяток лет, решился. Пошел сначала в исполком, где он стоял на очереди, а потом в райком партии, который располагался в этом же здании.
В райкоме он, как будто только этим и занимался всю жизнь, направился в приемную первого секретаря. Дорогу преградила секретарша. Еле сдерживаясь, чтобы не вспылить, Иван Иванович из внутреннего кармана пиджака с орденскими планками на левой стороне вынул тонкую красную книжицу с изображением основателя и положил ее на стол:
— Я выхожу из вашей партии, — дрогнувшим голосом сказал старик.
Секретарша, быстро среагировав, попросила старика присесть и с его партбилетом зашла к первому. Через минуту дверь кабинета распахнулась, и в приемной появился хозяин райкома партии. Что-то знакомое показалось в лице партийного секретаря Соловьеву, и Иван Иванович слегка наморщил и без того изрезанный глубокими морщинами лоб, вспоминая — где же он его видел? В райисполкоме он за последние двадцать лет был один лишь раз — когда вставал на очередь на благоустроенную квартиру, а в райкоме и вовсе ни разу не был: на учете он состоял по прежнему месту работы, а ходить, обивать пороги, как это делают некоторые ветераны, он считал унизительным, да и незачем это делать, если все в стране: и люди, и учреждения живут и работают по справедливости, как он сам всю жизнь жил и работал… Говорят, таблички вешают на дверях с фамилиями начальников, но дверь была открыта настежь, а раньше прочитать он не сообразил. Вот так мучаясь — где же он видел это лицо, Соловьев вошел в огромный кабинет с большими полированными столами, за один из которых сел хозяин кабинета. Старик взглянул на портрет Генерального секретаря партии, висевший над ним, потом посмотрел по сторонам. В кабинете было уютно, тепло и тихо.
— Иван Иванович, ну что вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вы же старейший наш партиец и пришли к себе домой, — излучая доброжелательность, сказал первый секретарь, разглядывая партбилет Соловьева.
Старик еще раз посмотрел на ряд красивых мягких стульев, обитых кожей, стоявших у стены, на изумительного качества и расцветки ручной работы ковер — такой он видел лишь однажды — в кабинете японского генерала в Хингане, и про себя усмехнулся:
«Хорош дом. Вот бы здесь пожить моему Петьке — через неделю бы хронический бронхит прошел»…
— Иван Иванович, возьмите свой партбилет… Я вас внимательно слушаю, — донесся до старика назойливый голос.
— Мне бы квартиру, — начал говорить Соловьев, но, вдруг вспомнив, где он видел это лицо, себя прервал. — У вас фамилия не Накрутов?
— Накрутов, Накрутов! Меня все в районе знают. Тем более сейчас перестройка, гласность. От народа у нас секретов нет, — самодовольно улыбаясь, сказал хозяин кабинета.
«Ваш отец не воевал на Дальневосточном фронте?» — хотел спросить Соловьев, но передумал — и так было все ясно.
— Оставьте его себе, — старика начало трясти от нервного напряжения.
— Что значит оставить? — с нажимом в голосе спросил секретарь. — Объясните?!
— Я выхожу из вашей партии, — твердо сказал старик.
— Вы в партии сорок семь лет. Через три года мы дадим вам золотой значок члена партии, — поняв, что старика на испуг не взять, сменил тон секретарь.
— На фиг мне ваш значок, мне бы теплое жилье для моего внука. — И старик с выступившими на глазах слезами пошел к двери.
— Останьтесь в партии, и мы дадим вам квартиру, — крикнул вслед Накрутов.
А еще через пять лет журналист из областного центра, считавший себя по-прежнему диссидентом в этой стране и демократом, по случаю пятидесятилетия Победы поехал в глубинку — сделать репортаж: «Как живете вы, ветераны?» и, наткнувшись в списке представленных к ордену Великой Отечественной войны на фамилию Соловьев — он был неравнодушен к фильмам кинорежиссера Сергея Соловьева, решил сделать с него материал.
После подробной беседы — видно, к старости у Ивана Ивановича начал меняться характер, а может, просто от отчаяния — старик рассказал все подробно и о войне, и о сегодняшнем житье-бытье, и о визите пятилетней давности к первому секретарю правящей тогда коммунистической партии, журналист подумал о том, что Накрутов, являясь сейчас мэром города, поддерживает демократов, и решил сделать репортаж для газеты с другим, более благополучным ветераном той ужасной, кровопролитной и, конечно же, справедливой войны. А с Соловьевым он поступил так: то ли в шутку, то ли всерьез — может, действительно старик задел его за живое, — он позвонил своему приятелю телевизионщику и договорился в связи с юбилеем Победы снять обращение заслуженного орденоносца российского победителя к послу побежденной Японии с просьбой выделить победителю японских йен на покупку квартиры, потому что собственной стране, за которую проливал кровь, ветеран оказался не нужен. Журналист-телевизионщик подробно проинструктировал фронтовика, Соловьев надел ордена, настроили камеру и начали снимать.
Старик долго моргал — от яркого света слезились глаза, потом вдруг сжал руку в кулак и громко хрипло выкрикнул:
— А острова мы все равно не отдадим!
Больше от него не добились ни слова.
Вскоре ему дали квартиру, в которую Иван Иванович переселился вместе с дочерью и Петькой. Петька действительно перестал болеть, через полгода стал ходить на секцию греко-римской борьбы.
Дед проводил беседы с Петькой. Да и кто еще с ним вот так поговорит: по-мужски откровенно, доверительно и с любовью — отца-то у Петьки нет. Уехал в другой город давным-давно, пил да, говорят, и отравился — в киоске водку из технического спирта подсунули.
Дед подробно рассказывал о своем отце, о деде, о своих братьях. Братья жениться не успели и, соответственно, детей после
