перестанут рождаться мысли о нанесении вреда донне Иоанне. До этого, как я вижу, ещё работать и работать, но ты не безнадёжна.
«Особенно когда в наличии такой прекрасный мотиватор», — мысленно добавляю я.
— А чтобы вредоносные мысли тебя не донимали, займись делом. Последние лет десять, дорогая, ты слишком уж пренебрегаешь своими обязанностями Первой Донны, сведя их к появлению вместе со мной на официальных церемониях. К тебе ведь обращались за содействием несколько благотворительных организаций, мэрия, школа и Академия, но ты довольно ловко спроваживала их ко мне, вместо того, чтобы взять под патронаж. Пришло время наверстать упущенное.
Лицо донны Мирабель вытягивается. Всё-таки какая живая мимика! Как органично сменяются выражения растерянности, недовольства, упрямства… Впрочем, она воздерживается от протеста. Огромный прогресс с её стороны, честное слово.
— К счастью, у дона Иглесиаса помимо племянника более нет родственников на стороне, иначе пришлось бы проверить, как обстоят дела у остальных женатых мужчин этого семейства. Но вот в окружении дона Хорхе, в том самом Пулинасе, где он проживал, могут иметь место прецеденты. В одном из воспоминаний донны Глории я заметил в числе её немногих подруг девушку с характерными травмами на лице. А совсем недавно мне пришло анонимное письмо оттуда же, с жалобами на неподобающее отношение супруга и побои. Надо бы проверить всё на месте, Белль. Поедешь туда в качестве моего полномочного представителя.
Мирабель судорожно глотает воздух.
— А… Я? Как? Но я же… Пулинас — это же такое захолустье! И потом, я же ничего не уме… Я не знаю, что делать, с кем там разговаривать!
— Ты — женщина, Белль, — безмятежно отвечает Глава. — Когда захочешь — обаятельная, располагающая к себе; властная, что немаловажно. Первая Донна Клана. Между прочим, напомню, что письма-жалобы, поступающие от женщин Клана, адресуются, как правило, тебе; их немного, но большую часть ты оставила без ответа. Почему? Вот и займись, наконец, своими прямыми обязанностями. Ты — женщина, с тобой жертвы супружеского произвола будут гораздо откровеннее, нежели с дознавателем-мужчиной. Разумеется, тебе будет с кем посоветоваться, об этом я позабочусь.
— Посоветоваться?
И тут Мирабель взрывается. Вполне ожидаемо, впрочем.
— Да это абсурд какой-то! Немыслимо! Ты хочешь, чтобы я уехала в какую-то дыру, чтобы разыскать автора анонимного письма, всех там застращать, и вообще!.. Для этого есть люди, твои люди, кстати, специально обученные, и сущности, которые везде всё вынюхивают, и…
— Так ты не хочешь ехать? — подозрительно кротко спрашивает дон Теймур.
— Нет!
— Почему?
От его ласкового тона становится не по себе. Кажется, даже Мири осознаёт, что зарвалась. Она нервно передёргивает плечами, поправляя меха.
— Потому что… ммм… Тимур, потому что я просто не верю, понимаешь, не верю, что всё это может быть правдой! Ни один некромант не позволит себе не то что ударить, а просто неуважительно отнестись к женщине, тем более к избраннице! И то, что ты мне сейчас наговорил о Глории Иглесиас, не может быть правдой. Вот ты сейчас наверняка скажешь, что я снова предвзято отношусь к Иоанне. Но те воспоминания, что ты получил от неё… Не знаю, может, это какая-то злая мистификация, месть… Не со стороны Иоанны, нет, а самой этой Глории. Молодые девушки часто преувеличивают проступки своих мужчин, а потом, при случае…
Она умолкает под внимательным взглядом мужа.
— Бывает и так, — вроде бы мирно соглашается он. Не поворачивая головы, бросает: — Дон Иглесиас, не обольщайтесь наличием союзницы, это ненадолго. Донна Иоанна…
Плавным жестом его рука указует на отодвинутый столик, где по-прежнему на затянутой мхом поверхности возлежит раковина, доверху наполненная брусни… О, нет, коралловыми бусинами, по странному совпадению удивительно похожими на проглядывающие из моховой бороды ягоды.
— Это то, о чём я думаю? Я хорошо знаю методику своей матери; именно она давала мне первые уроки по работе с чужой памятью. Красные бусины — информация, нежелательная для оглашения? Прекрасно. Я позабочусь о конфиденциальности, не беспокойтесь.
Если бы я знала, что произойдёт секунду спустя, наверное, бросилась бы наперерез, не позволила бы ему… Всё-таки это не совсем порядочно — швыряться чужими воспоминаниями, да ещё такими. Кажется, я даже успеваю рвануться к столу, движимая нехорошим предчувствием.
Поздно.
Как совсем недавно горностаевое манто само скакнуло на плечи Мирабель, так и сейчас взвивается, разворачиваясь на лету в коралловую петлю, снизка тёмно-красных шариков и обвивает её шею. Взвизгнув, Первая Донна пытается сорвать с себя драгоценную удавку, но замирает с застывшим взглядом. Глаза её, изысканно обведённые чёрным, раскрываются в ужасе.
— Сидеть!
Негромкое слово, сорвавшееся с губ дона Теймура, заставляет нас с Элизабет прирасти к полу, а затем опуститься на невесть откуда взявшиеся позади каждой стулья. Дон Иглесиас цепенеет, до судороги в пальцах вцепившись в спинку дивана. Лишь доктор Гальяро, словно бы и не заметив давления Главы, оказывается рядом с Мирабель, осторожно берёт её за запястье.
— Прошу извинить, дон Теймур, но, как врач донны Глории, я должен это видеть.
И замирает, погрузившись в видения чужой жизни.
А я… с чувством полной безнадёги готовлюсь к очередному накату чужой боли. И ничего не получаю. Ничегошеньки.
Конфиденциальность…
Зато слышу мысленный голос свёкра:
«Терпи, Белль. Терпи. Сожалею, но у меня нет выхода. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».
Мне хочется заорать в голос: «Да вы что, с ума все посходили? Так нельзя! Нельзя же!»
Не то, чтобы я вдруг молниеносно прониклась любовью и состраданием к Мирабель. Просто слишком уж это чревато последствиями: выбросить изнеженный привыкший к тепличными условиями цветочек за порог, в лютую стужу; из одной грани реальности на другую, тоже, на мой взгляд, крайнюю. На самом-то деле в огромном мире хватает место для всех индивидуальных вселенных, просто у кого-то она выстроена гармонично, а у кого-то — со слишком уж сильными перегибами. Как в сторону благополучия, так и наоборот. Вот как у моей свекрови и Глории Иглесиас: их личные вселенные настолько противоположно полярны, что пересечься им не суждено вовек. Но ведь пересеклись! Причём для обеих сторон это явление шокирующее. Долго ещё девочка Глория будет привыкать к новой жизни, вздрагивать, бояться встречи со своим мучителем, но, в конце концов освоится, вживётся. Расцветёт. А вот для Первой Донны падение в бездну, наполненную болью, страхом и унижением — особенно, когда поначалу не осознаёшь, что всё это не твоё, чужое — грозит куда большим шоком. И мощнейшим ударом по психике. Мири сломается, если пройдёт через всё это. Как пить дать, сломается.
Дон Теймур вообще соображает, что делает?
И доктор Гальяро, понимающий
