переворачивал и снимал карты, а потом раскрывал их веером перед зрителями, а те вытягивали шеи, следя за каждым движением и силясь разгадать подвох.
— В детстве я обожал фокусы, — сказал Оливер. — В каком-то возрасте, лет в одиннадцать, наверное, даже решил, что хочу этим заниматься всю жизнь. Стану профессиональным фокусником.
За одним из столиков раздался восторженный возглас — это кудесник Стэн вытащил карту из рукава гели.
— Тройка бубен!
— Просто невероятно, — пробормотал кавалер девушки, потный баварец в двубортном смокинге, одновременно впечатленный и разъяренный тем, что позволил себя провести. — Новследующий раз тебе меня не поймать!
Почувствовав сдерживаемый гнев, Стэн поклонился и быстро направился дальше. Подойдя к их столику, он склонился к Розе.
— Никогда не мог устоять перед красавицей.
Роза улыбнулась. Вблизи от Стэна пахло потом, а на шее виднелись черные потеки краски для волос.
— Не найдется ли у милой дамы фотографии? Возможно, на удостоверении личности.
Роза достала бумажник и вынула из него документ, который по закону полагалось всегда иметь при себе: ее удостоверение женщины I (А) класса, где с двух фотографий, в фас и в профиль, смотрело ее лицо со слегка настороженной улыбкой.
— Ах, какая красота! — Кудесник Стэн прижал руку к груди и зашатался, как итальянец в плохой пьесе. — Я сражен!
Он взял ее руку и поцеловал, а потом просительно обратился к Оливеру:
— Сэр, со всем уважением, я не в силах выносить красоту этой леди. Я должен сделать так, чтобы она исчезла. Вы позволите?
Оливер пожал плечами, и кудесник Стэн закрыл глаза, изобразив на лице напряженную сосредоточенность, а потом жестом предложил Розе проверить бумажник.
На месте ее удостоверения там лежала игральная карта. Изумленная, она достала карту из бумажника.
— Дама червей, — расцвел кудесник Стэн. — Как это вам подходит!
Роза нахмурилась, глядя на карту, а потом пошарила глазами вокруг в поисках своего удостоверения.
— Итак, теперь у вас есть моя дама, но нет документа. Леди без имени и класса. Как вам такое? Немного боязно, пожалуй? — Кудесник Стэн барабанил свою речь, отточенную многократными повторениями, без запинки. В его голосе зазвучали притворно зловещие нотки: — И что же такая милая леди будет теперь делать без документов? Страшно вам?
— А должно быть страшно?
— Дайте подумать. — Он наморщил лоб, а потом ловко выбросил руку вперед и вытащил что-то из кармана пиджака Оливера. — Так вот оно где! Я мог бы и догадаться. Он хранит вас у самого сердца!
Оливер улыбнулся, положил на стол союзную марку и подвинул ее к Стэну. Взяв деньги, фокусник с поклоном удалился.
— Как, черт возьми, ему это удалось? — спросила Роза, забирая у Оливера удостоверение и пряча его в бумажник.
— Ловкость рук. Он умеет манипулировать вниманием. Если людей отвлечь, можно делать с ними что угодно.
— Но я ведь все время смотрела на него.
— Ты видела, как он целует тебе руку, прямо над твоим бумажником, а потом — как он говорит со мной. Ты отвлеклась на его кривляния и не замечала, что происходит у тебя под носом. Когда люди концентрируются на чем-то одном, это поглощает их целиком. Они видят только то, чего ждут. В точности как с коронацией.
— А? Как это?
— Вся эта праздничная суета и флаги. Кареты и короны. Телевидение. Это просто отвлекающие приемы.
— Отвлекающие от чего?
— От того, что действительно важно.
На мгновение ей показалось, что последует продолжение, но он лишь улыбнулся и сменил тему.
— Вот здесь я и провожу время, когда хочу отвлечься от всего. А ты чем занимаешься?
— По вечерам? — Роза на секунду замешкалась. Джин, выпитый на пустой желудок, начал действовать. Ужас вчерашней ночи и встреча с Кальтен-бруннером расшатали баррикады ее осторожности. Она сделала еще глоток для бодрости и ответила: — Я пишу.
— Берешь работу на дом? Мне следовало бы догадаться.
— Нет. Не работу. Пишу для себя. Как раз собиралась этим заняться, когда появился ты.
Начав, Роза уже не могла остановиться. Столь тщательно возведенная по кирпичику стена между мыслями и словами начала рушиться. Ниша превратилась в исповедальню, покрытый пластиком столик — в алтарь, а занавески вокруг — в алтарную завесу.
— Сама не знаю зачем. Пока я не устроилась на эту работу, мне никогда и в голову не приходило писать, а теперь получается само собой, как дышать. Я уже и не знаю, могу ли без этого жить. Все началось, когда мне поручили редактуру. Помощник комиссара сказал тогда, что литература опасна и способна заражать умы, поэтому те, кто с ней работает, должны психологически отгораживаться оттого, что читают. Ему казалось, что у меня получится.
— Он тебя недооценил.
— Мартин… то есть помощник комиссара Кройц… Он так в меня верил. Спросил, люблю ли я читать, а я, конечно, ответила, что ничего не читала с самого детства.
Лицо Оливера затвердело.
— Наверное, он считает тебя глухой и слепой, если ему кажется, что классика не может на тебя повлиять.
— Не знаю. — Она вертела в руках бокал, водя пальцем по краю. — Такое ощущение, что я уже ничего не понимаю. Ты считаешь, что писать… предосудительно? Я знаю, что партия этого не одобряет.
Оливер допил джин, быстро оглянулся и нахмурился.
— Партия ненавидит писательство по той же причине, по которой ненавидит чтение. По их мнению, это предполагает, что человек остается один на один со свободным полетом мысли. И это их пугает.
— Я не совсем понимаю, зачем мне это нужно.
— А зачем вообще люди пишут? Затем, что впереди у нас темнота. Когда мы пишем, мы пытаемся запечатлеть тот краткий клочок жизни, который заполучили. Словно зажигаем звезду во тьме прошлого. — Его глаза пристально смотрели на нее, как если бы они двое тоже были звездами среди бесконечного мрака. — Честно говоря, здорово, что ты пишешь. За последние тринадцать лет ничего заслуживающего прочтения не опубликовали.
— Мое тоже не опубликуют. Это просто короткие рассказы. Никто их никогда не увидит.
— Надеюсь, ты дашь мне почитать. — Оливер наклонился через стол и взял ее руку в свои.
Прикосновение электрическим разрядом пробежало по телу Розы. Раньше они никогда не касались друг друга, и теперь Роза заметила, какая у него крупная сильная ладонь с длинными пальцами, удивительно теплая. Прежде он всегда казался ей совершенно холодным.
— Мартин говорит, что, когда разовьется телевидение, следующие поколения уже не будут ничего читать.
— Вероятно, следует допустить, что иногда, пусть только иногда, герр Мартин Кройц может ошибаться.
Наклонив голову, чтобы скрыть улыбку, она спросила:
— А ты? Мне кажется, я совсем ничего о тебе не
