Ближе к краям пустоты, нет, не ее краям, а краям зрения, осколки кристаллизовались, и грани их переливались желтым и оранжевым светом. Коловращение продолжалось, и уже вращалась вся бесконечная пустота и линии, исходящие от клубка в центре, слились в коричнево-фиолетовую спираль, только желто-оранжевые кристаллы оставались на месте. Чернота стала проницаема взглядом, как густые сумерки, и самые дальние кристаллы вдруг заиграли зеленым отсветом и это были звуки или буквы, означающие эти звуки. Клубок в центре коловрата сошел со своего места, двигался и дышал, приблизился, и можно было увидеть, что он сплетен из тысяч тончайших светящихся бело-голубых нитей, живых и разумных. Они переплетались и снова расплетались и концы их протянулись к зеленовато отсвечивающим кристаллам на краях пустоты и обхватили их, как щупальцами, или пальцами, когда ты запускаешь их в волосы любимой женщины, и как будто меняли их местами и складывали из них слова. Слова эти невозможно было прочесть, но они звучали, как печальная музыка и падали в пустоту, как капли с хрустальных сосулек, и испарялись мгновенно и снова возникали, и опять складывались в слова, которые звучали.
Услышь, солдат!
Услышь сейчас, когда каждый глоток воздуха и каждая пядь земли под твоими ногами насыщены ядовитым соком смерти, и жерла тысяч орудий нацелены в твоё сердце и ежесекундно извергают кипящую смертоносную сталь.
Услышь плач матери и ребенка, и удесятери твой гнев и твою отвагу.
Добудь Победу в смертельном бою, солдат!
Или умри!
И пусть пуля, отлитая осиротевшим подростком, и пущенная твоей твердой рукой, достигнет цели и повергнет врага, преступившего все законы – Человеческие и Божии!
Добудь Победу, солдат! Или умри!
Ибо! Узрев порабощенным Отечество твое и склоненные под игом головы матери твоей и матери детей твоих, впадешь ты в великое отчаянье!
И ослепнешь от бессильной ярости!
И сердце твое разорвется на тысячу бесполезных осколков!
Добудь Победу, солдат, или умри!
Добудь Победу, солдат, и останься живым!
Добудь Победу и верни детским глазам сияние безмятежного счастья! Верни покой старикам и женам и зачни новую жизнь!
Добудь Победу, солдат, и вернись!
Возведи дом, сожни урожай и взрасти сына, который сложит Песнь о твоей Великой Победе!
Песнь, воспевать в которой твою доблесть и великие ратные деяния будут благодарные потомки твои до тридцатого колена!
Добудь Победу, солдат!
Аминь!
Глава 21
Сержант Чердынский
И все-таки мы добыли победу в этом бою. Мы устроили НП на высоте 32,8. Оттуда в бинокль я разглядел на противоположном берегу нашу лодку, на которой мы вырвались из болота. Она так и стояла в камышах. В 10-00 начался артналет, и мы разнесли к чертовой матери танковую колонну, которая разворачивалась для контрудара. Мы разнесли ее в пух и прах, вдребезги, но нас запеленговали. И командир перенес огонь на немецкий штаб, что был в двух километрах позади нас. Таков был план. Мы устроили засаду и пропустили команду, которая шла к высоте, чтобы взять нас. Ударили им в спину, а потом побежали к штабу. Иначе нам бы не выжить. Нас бы просто смяли отступающие немецкие части. Командир все продумал и просчитал. Я снял часового у двери одноэтажного здания, и мы вошли внутрь. Перебили немцев в кабинетах. Санька сказал, что один ушел, успел выскочить в окно. Каждый знал свое место и свою задачу. Немцы накрыли нас минометным огнем, пошли в атаку, потом опять минометы и снова атака. Загорелась крыша, и начали рушиться балки перекрытия. В общем, все было как в Сталинграде. Когда кончился боезапас, Георгий выскочил в окно и добыл патроны, но его срезали пулеметной очередью. Он успел забросить в окно вещмешок с патронами, и это помогло нам выдержать еще один штурм. Последний штурм. Потом кончились патроны, которые добыл Тбилиси и у нас остались только ножи. Командир все правильно рассчитал и наши прорвали немецкую оборону, и мы выстояли и дождались наших танков. Признаюсь честно, когда Санька закричал – Наши! Танки! – я заплакал. А как тут не заплачешь, когда вокруг чертова тьма фрицев и по тебе лупят минометы и пулеметы, а у тебя только нож. Тебе двадцать три года и ты еще не любил никого по настоящему, и у тебя только нож. Хорошо, что никто не видел, как плачет «Железный Феликс». Хорошо, что пуля ударила рикошетом и голова моя, и глаза были залиты кровью. Иначе насмешек не оберешься. Уж Чукотка бы вволю поизгалялся. Саньку спасла фляжка, которую он нашел на столе в соседней комнате и сунул в карман гимнастерки. Пуля пробила одну стенку и застряла во второй. Легкий и прочный сплав. У Саньки сломаны два ребра и синяк на всю грудь. Камал сказал, что такая же фляжка была у Хохенштауфа. Но я не сомневаюсь в том, что снял его там, в лесу. Командир упал, когда на него обрушилась балка перекрытия и ударила по плечу. Левая рука у него отсохла. У него оставался только кинжал и он схватился с немцем, который заскочил в окно. Здоровенный был фриц, но Парфеныч снял его последним патроном. Он был ранен в ногу, наш мудрый Парфенон…
Старший сержант Загвоздин Николай Парфеныч
Все-таки мы взяли этот штаб, как планировал командир, и теперь мне надо приготовься к самому главному в моей жизни, а жизнь моя была не такая уж плохая. Да, может быть, не очень интересная, но зато мне довелось узнать, что такое справедливость. И я сам участвовал в этой справедливости с семнадцатого года. И это ничего, что у меня не было семьи. Правильно будет – сèмья. Потому что одно зерно, это семя, а много – сèмья. И мои сèмья – это мои ребята, Санька и Чердынский. И командир мой – Камал, тоже мое сèмя. И те, кого уж нет с ними. Те зерна, что посеял я в их душах, произрастут в них, и в их детях, и, значит, я не зря прожил жизнь. А теперь приготовься перейти линию фронта, старик. Надо перейти чисто, не оставляя за собой хвостов. Чтобы не остаться на нейтральной полосе. Это самое худшее – остаться на нейтральной полосе. Тогда проку от тебя не будет никакого. И помогать своим сèмьям ты уже не сможешь. Главное, чисто перейти линию фронта, а потом все пойдет по плану. И я встречусь там с нашей девонькой, и расскажу ей о нашей победе. Как я найду ее? Найдешь, старик, не сомневайся. Среди миллионов душ, там, за
