дядю Олега в комнату! А мы с мамой будем пока стряпать.
— Идем! — сказала девочка и, взяв Шумкова за руку, повела в комнату.
Квартира оказалась однокомнатная и очень маленькая, меньше даже чем у Шумкова. А может быть, она была такой же по площади, но сильно загромождена. В комнате стояли две кушетки, детская кроватка, стол, стулья, платяной шкаф и пианино.
Василиса посадила его на кушетку и заговорщицки прошептала:
— Я тебе что-то покажу, только чтоб бабушка и мама не знали!
— Обещаю, — так же шепотом, сказал Шумков.
Василиса запустила руку под шкаф и вытащила оттуда плюшевого медвежонка, довольно крупного, побитого кое-где молью, с одним висящим на нитке стеклянным глазом.
— Это Федор. Бабушка выбросила его в мусоропровод, но я его снова нашла, и теперь он живет под шкафом. Правда же, он очень хороший?
— Правда, — сказал Шумков.
3
В комнату вошла Рита. Василиса едва успела сунуть медведя под шкаф.
— Василиса, — сказала Рита, улыбаясь Шумкову. — Нам приказано развлекать дядю Олега.
— Опять будем петь? — со вздохом спросила девочка.
— Буду рад вас послушать! — сказал Шумков.
Рита села за пианино, Василиса встала у ее плеча. Рита, откинув голову, как олень на бегу, взяла вступительный аккорд, кивнула дочери.
— Колыбельная композитора Мельо! — объявила Василиса.
— «Спи, мой сынок, берег далек», — подсказала Рита и, снова запрокинув голову, ударила по клавишам.
Василиса вступила; тоненький ее голосок вплетался в мелодию серебряной паутинкой.
Спи, мой сынок,
Берег далек.
Волны качают
Наш челнок.
Я погадаю здесь до рассвета,
Много ль на свете
Мальчик мой встретит
Тревог и забот…
— Браво. Брависсимо! — растроганно сказал Шумков. — Превосходное исполнение.
Василиса медленно, томно повернулась к нему лицом и спросила не без кокетства:
— Ты не преувеличиваешь?
— Нисколечко! — заверил Шумков.
— Рита! — крикнула из кухни Флора Никифоровна. — Иди скорей, помоги мне!
— Иду-у! — недовольно отозвалась Рита. — Извините, Олег, я сейчас!
Шумков кивнул.
— Какая замечательная песня! — сказал он Василисе. — Слова спишешь?
— Я не умею. Я всего четыре буквы знаю.
— Ну тогда спой еще раз, а я буду запоминать.
— А можно потом?
— Нет, — сказал Шумков. — Давай сейчас. Садись тут рядом и пой.
— Ну хорошо. — Василиса села рядом, и он обнял ее. — «Спи, мой сынок», — запела она. — Нет, погоди! — Она проворно соскочила на пол, вытащила из-под шкафа Федора. — «Спи, мой сынок… — пела Василиса, баюкая медвежонка, — берег далек, волны качают наш челнок…»
А Шумков, вторя ей, размышлял о том, что жизнь у них с Татьяной не сложилась из-за того, что не было детей, вот в чем дело. Оглядываясь теперь на свой брак как бы посторонними, трезво оценивающими глазами, он впервые осудил и себя и Татьяну и отчасти даже мстительно подумал, что так им, обокравшим себя, и надо.
— Дядя Олег, у тебя есть мед?
— Кажется, есть.
— Настоящий?
— Наверно. А что?
— Настоящий мед бывает только на Тишинском рынке, а маме и бабушке все некогда туда съездить. И в результате сидим без меда.
— А ты очень любишь мед?
— Люблю, но мне вообще-то нельзя.
— Понял, — сказал Шумков. — Мед тебе нужен для Федора. Принесу. Договорились.
— О чем это вы там договорились? — спросила Флора Никифоровна, входя в комнату с подносом румяного, огнедышащего печенья.
— Это наш секрет, — сказал Шумков, закрывая собой медвежонка. Но не тут-то было: Флора Никифоровна успела его заметить.
— Василиса! Объясни, каким это образом твой Федор оказался в квартире?
— Это я его нашел, — сказал Шумков. — Когда я подходил к вашему подъезду, он сидел на скамейке и сосал лапу. Я его взял с собой.
— Ох, Олег! Вы мне портите внучку! — погрозила пальцем Флора Никифоровна. — Василиса, ты должна сказать правду. Как он здесь очутился?
— Я его нашла в мусорке, — еле слышно ответила девочка.
— Федор будет жить у меня! — быстро сказал Шумков. — Да-да! И не надо меня благодарить, я рад, что он переедет ко мне! А руки мы сейчас вымоем. Идем, Василиса!
Флора Никифоровна капитулировала. Рита, увидев Федора под мышкой у Шумкова, чуть не уронила чайник. Флора Никифоровна сказала ей:
— Ничего не поделаешь. Эти двое уже спелись.
Потом пили чай и болтали, и Василиса ухаживала за Шумковым. Было условлено, что он придет завтра на пироги.
Когда Шумков уже стоял в прихожей в пальто, Василиса взяла Федора, прижала к груди.
— Прощай, милый Федор! — печально сказала она. — Я буду навещать тебя. Смотри же веди себя хорошо, иначе тебя опять выбросят на помойку, и тогда я не смогу тебя отыскать.
— Я думаю, мы поладим, — сказал Шумков.
Рита провожала его. Сначала они дошли до дома Шумкова, потом он проводил ее до подъезда, потом она его — говорили и не могли наговориться. Говорили о Василисе. Рита рассказывала охотно, как всякая мать. Ее удивляла дотошность Шумкова, с какой он расспрашивал о дочери; за дотошностью чувствовалось нечто большее, чем простое любопытство, но она не могла объяснить себе природу этой дотошности и не стала ломать голову. Ей было хорошо. Шумков расспрашивал о всякой всячине, вопросы были наивны, подчас смешны, но ему все эти подробности отчего-то казались чрезвычайно важными; он внимательно слушал Риту и легко, взахлеб вбирал пеструю эту информацию о Василисе, как отец, который долго отсутствовал. Об отце Василисы они так и не вспомнили в этот вечер — ни ей, ни ему в голову не пришло вспоминать о нем. На этот счет Шумкова просветила Флора Никифоровна. Рита, как он и предполагал, была замужем за человеком, которого теперь нет.
Василиса, когда Шумков появлялся, не отходила от него ни на шаг. Со временем у них вошло в привычку часами разговаривать по телефону. Положив трубку, Шумков еще долго с удовольствием перебирал в памяти ее вопросы и ответы, огорчался, если Василиса сообщала о какой-нибудь неприятности, как, например, ссора с Петей Серебряковым из старшей группы, и радовался, когда Петя первым предложил мириться.
Рита стала бывать у него часто, несколько раз навещала Флора Никифоровна. Федора он сдал в химчистку и с нетерпением ждал, когда почистят. Он пришил ему оторванный глаз. Другой такой пуговицы не было ни в одной, галантерее, и это очень его расстраивало. «Представляете? — жаловался он в корректорской. — Во всей Москве негде купить глаз для медведя!» Наконец он догадался купить две одинаковые пуговицы, пришил и мог теперь пригласить Василису. Она пришла с Ритой и была счастлива совершенно.
— Я тебя никому, никому не отдам! — сказала Рита, улучив минутку.
Шумков вздрогнул от этих слов. Его точно бы приравняли к любимым вещам, с которыми
