после чего вернулся в столовую и присоединился к десерту. Сижу, попиваю чай, наслаждаюсь пирожными. И, что самое примечательное, никаких угрызений совести. Один азарт. Помню даже, что пришел от своего поступка в невероятное возбуждение. Болтал за столом без умолку, анекдоты из меня так и сыпались. А через полчаса — денег хватились, стали расспрашивать прислугу…
— В этом семействе держат прислугу? Семен Иванович — нувориш?
— Скорее обычный делец. Таков же был и отец его, Иван Семенович. Исключительно зажиточная фамилия…
— Дима… — Вика протянула руку, словно хотела коснуться меня невзирая на разделяющее нас расстояние. — Возможно, ты поступил, как Робин Гуд… только сам этого еще не почувствовал…
— Ах, если бы… Подозрение пало на некую Дарью. Милая девица, привлекательной внешности, но хромоножка… Хотя нет, это я с другой ее путаю… Как бы то ни было, заподозрили именно Дарью: поставили перед гостями, стали уговаривать сознаться, вернуть покражу — и я пуще всех. Убеждал одуматься, ручался честью за доброту Марьи Ивановны, что, дескать, она обойдется со служанкой по совести, если та во всем повинится…
— А кто такая Марья Ивановна? Сестра Семена Ивановича? Или супруга?
— Разве это существенно? Ну, супруга… Редкая мегера… Но я-то каков! С крадеными миллионами в карманах проповедую несчастной девушке, у которой нательный крестик, и тот из латуни.
— Откуда ты знаешь, какой у нее крестик?
— По-моему, ты не теми деталями интересуешься… Какая разница, откуда я знаю?
— Ты спал с ней раньше? Вот что для меня важно…
— Хм… Драматичный вышел бы поворот, но нет — чего не было, того не было. Просто под занавес дело, как водится, дошло до обыска. Обыскали и комнату Дарьи и, в конце концов, ее самое. Она с перепугу на все соглашалась, только слезы капали… Ничего, разумеется, не нашли…
— И ты сам помогал обыскивать?
— Зачем. Это занятие женское… А я сквозь щелку подглядывал. Упивался, можно сказать, моментом… Так бедняжку и согнали в тот же день. Улик не доискались, но держать в доме тоже не сочли благоразумным. После такого позора, кто поймет, чего от нее ждать.
— Ясно… — Вика помолчала, уставившись на лиловое свечение в углу гостиной и медленно загребая пальцами ног длинный ворс на моем ковре. — Дима, а что было дальше?
— Дальше? Ничего особенного… Эти целковые я тем же вечером пропил в ресторане. Зашел на Моховую, спросил лафиту…
— Я не про тебя, говнюк, я про Дашу… Подожди… Ты пропил три миллиона?
— Нет, это ты подожди! — несмотря на боль, пронизавшую мои бедра, я поднялся с дивана и грозной, надо полагать, походкой приблизился к креслу, где сидела моя обидчица. За те три шага, что мне пришлось преодолеть, Вика не шелохнулась: она только вскинула на меня глаза и поджала губы.
— Как ты меня назвала? — осведомился я с высоты своего положения.
— Говнюк, — спокойно повторила девушка. — А зачем ты вскочил, можешь объяснить? Нервничаешь?
— И ты еще спрашиваешь! Не боишься, что после такого изречения я тебя, секильдявку, в бараний рог сверну? Поучу вежливости, невзирая на каникулы…
— Ты собираешься меня ударить? — в голосе Вики звучал не страх, а какое-то нездоровое любопытство.
— А что, по-твоему, это невозможно? В твоем мире девочек не бьют?
— В моем мире девочек бьют. Причем запросто. Мужчину, который может двинуть мне по морде, я различаю в первую же минуту. Вот только ты совершенно точно этого не сделаешь, поэтому-то и странно. К чему эти угрозы? На самом деле тебе даже не хочется мне врезать.
— А могу я хотеть тебя отшлепать? Или надрать тебе уши?
— Только не сейчас. Сейчас ты скорее расстроен… Все дело в говнюке? Но, Дима, ты ведь и есть говнюк. Скажешь, нет? Ты поступил, как говнюк. И вся твоя история рассказана говнюком, который именно так себя и ощущает. Ты только что не назвался этим словом. Разве тебе не легче от того, что оно прозвучало, пусть и из моих уст? Может, теперь подумаем, как все исправить?
— А что тут можно исправить? Если я и впрямь такой законченный… э-ээ… Слушай, меня натурально коробит от твоего словечка. Как бы я себя не ощущал, с моей утонченной натурой оно не гармонирует. Не найдется ли какого-нибудь другого?
— Мудак? — предположила Вика.
— Значительно лучше, — согласился я. — Звучит гораздо внушительнее. Так вот, если я и впрямь такой законченный мудак, то как ты это исправишь?
— Дима, может, ты присядешь? — подсказала девушка. — Если так и не надумал разбить мне нос, то выглядит все довольно глупо. Смотреть на тебя снизу вверх неудобно, зато очень удобно засветить локтем по твоим яичкам.
— Спасибо за предупреждение, — сказал я, непроизвольно отступая на шаг и пристраиваясь к невидимой футбольной стенке, — и в особенности — за трепетное отношение к суффиксам. А ты готова была засветить, крошка? Без шуток?
— Года два назад была бы готова. Но с тех пор поумнела. Настоящим мудакам это еще ни разу не помогло, а мне больше подходит помогать, чем наказывать.
— Слова не мальчика, но мужа…
— К тому же ты не настоящий мудак, Дима, хотя тайны твои, безусловно, мудацкие. Поэтому исправлять нужно не тебя, а те скверности, которые ты совершил… Ты знаешь, где сейчас Даша? Что с нею сталось после того случая?
— Даша? — я возвратился на свой диван и в рассеянности закурил, даром что курить мне вовсе не хотелось, а хотелось чего-то совсем другого. — А на что мне твоя Даша? Со мной-то как теперь быть? Мне-то как переродиться? Это ведь я получаюсь мудак, и тот, как выяснилось, не настоящий…
— Ты меня не слышишь, — Вика огорченно вздохнула. — Перестань думать о себе, хоть на минутку. Кто ты такой, зависит от того, что ты делаешь. Можешь ли ты изменить себя, упирается в то, способен ли ты переделать сделанное… Ответь, наконец: тебе известно, что стало с Дашей, или нет?
— По-твоему, все упирается в Дашу? — мне стало интересно, что она на это ответит. — А как же Семен Иванович? Марья Ивановна? Марья Семеновна? Они-то пострадали первыми. Шутка ли — три миллиона…
— Да и пес с ними
