– Значит, так, – сказала Бетт, – этот дурень – а мы все трое, оказывается, дружно считаем, что с головой у него плоховато, – ведь и меня в свои планы толком не посвятил. Просто попросил принести кое-какую одежду, и все. – Она как-то странно посмотрела на Дэниела, и я почувствовала, что ему был выражен упрек. Потом она снова повернулась ко мне: – Я знаю, что мать у тебя – женщина умелая, но сейчас у меня как раз есть свободное время, так, может, мы с тобой пойдем ко мне и все это спокойно примерим? А если что не подойдет, так я и другую одежду подыскать смогу.
Вот так я и оказалась здесь, в маленьком опрятном домике Бетт.
Я смотрю, как она развязывает на груди узел шали, снимает шляпку и вешает все это на гвоздь за дверью. Во всех тех местах, где я привыкла видеть полный хаос, у Бетт порядок. И сама она очень аккуратная, только ее непокорные волосы, светлые и кудрявые, все время выбиваются из-под чепчика.
– Ну, хорошо, – говорит она, вытирая руки о фартук. Потом подбрасывает в очаг еще пару полешков из аккуратной поленницы в углу и гремит кочергой о решетку. Я стою посреди комнаты и без дела чувствую себя крайне неловко. А она, оглянувшись через плечо, машет мне рукой, приглашая сесть за стол. Я подчиняюсь и спрашиваю:
– Разве ты не собиралась оставить работу на ферме, когда замуж выходила?
Она фыркает:
– Да разве ж можно? У них там такой кавардак, что никто другой с ним и не справится. – И она гораздо мягче прибавляет: – И потом, это ж вроде как моя семья в некотором роде. За ними как за малыми детьми присмотр нужен. Нет уж, я так с ними и останусь, пока у меня своих собственных детишек не будет. – Она быстро поднимает глаза и молитвенно складывает перед собой ладони. – Но это уж как Господь Бог захочет, а я ему каждый день молиться стану.
Слышно, как море с силой накатывает волны на берег; входная дверь сотрясается от ветра и яростно скрипит в петлях. Когда-то и мы жили в таком же коттедже, и лучше всего из тех времен я помню оставленные возле двери на просушку сапоги моего отца, пропитанные солью, растоптанные и сохранившие форму его ступней. А еще я помню запах моря, кожи и рыбы, который всегда исходил от отца.
– Мой отец был рыбаком, – вдруг говорю я. Сама не знаю почему.
Бетт садится за стол напротив меня:
– Вот как?
– Да, но это давно было. И жили мы тоже здесь, на берегу.
Она кивает.
– Это было очень, очень давно, – зачем-то повторяю я и сама не понимаю, для чего затеяла этот разговор и чего жду от этой незнакомой молодой женщины. А она с невозмутимым видом перебирает одежду, которую принесла в том узелке, и выкладывает ее на стол. Потом разворачивает передо мной какую-то юбку, смотрит на меня, прищурившись, и неудовлетворенно фыркает:
– Уж больно ты тонка! Это самая маленькая юбка, какую мне удалось найти, так что придется нам как-нибудь потуже ее затянуть или подвязать.
Она встает, зажигает тоненькую свечку из стебля тростника и протягивает ее мне вместе с грудой одежды. Но я не знаю, что должна делать дальше, и она нетерпеливо указывает мне на дверь, ведущую в соседнюю комнату.
– Ну, давай, давай, начинай примерять. Сперва надень все это и возвращайся, а потом я тебе с чепчиком помогу.
Я беру у нее одежду, свечку и благодарю:
– Спасибо тебе. Я быстренько все примерю. Сейчас.
Она смотрит на меня, как на деревенскую дурочку, и я спешу скрыться за дверью. В комнатушке почти темно, и я слышу, как шуршат и царапаются какие-то маленькие твари, спешащие от меня спрятаться. Большую часть комнаты занимает постель с соломенным тюфяком, аккуратно застеленная одеялом. Между постелью и стеной втиснут сундук, на нем я и раскладываю принесенную одежду.
Юбка не так уж сильно отличается от той, что на мне, только она из хорошей теплой материи, с аккуратно заделанными швами и без дыр. Юбка такая новая, что ткань даже немного колется, что мне совсем непривычно.
Оставив на полу собственные лохмотья – Господи, до чего позорная кучка! – я присаживаюсь на лежанку и начинаю натягивать вязаные чулки, шевеля пальцами ног и чувствуя, как приятно их греет мягкая шерсть. Теперь мне уже гораздо легче представить себя в роли фермерской жены, для которой носить такую одежду – дело самое обычное. Собственно, почти так одеваются и другие деревенские женщины. Я надеваю сорочку, и она, конечно, слишком велика мне, пальцы скрываются в рукавах, и я немного подворачиваю рукава. Затем следует корсет, жесткий, с косточками. Оказывается, в памяти моей сохранилось некое воспоминание – а я и не знала, что оно сохранилось, – о том, как мама надевает корсет и просит меня его зашнуровать, и я даже умудряюсь вполне прилично это сделать. Я оправляю юбку, но жесткие «косточки» сковывают движения, делая меня неуклюжей, и теперь я уже вполне чувствую себя настоящей деревенской женщиной, хотя раньше они всегда казались мне на редкость неловкими. Юбка действительно очень теплая и длинная, мне почти до щиколоток, я к таким не привыкла. К тому же она страшно широка мне в талии, но это пустяки. Я собираю пояс в сборки и крепко подвязываю. Сверху надеваю жилет и фартук. Как же много всякой одежды! Больше, чем у нас с мамой вместе. Я рада, что впоследствии смогу за все это заплатить, а Бетт согласилась принять от меня деньги.
Я больше не чувствую себя прежней. Я словно стала выше ростом и прямее из-за «косточек» корсета. Все мое тело теперь спрятано под слоями одежды, и я даже представить себе не могу, как в таком виде можно бегать по берегу реки или наклоняться, чтобы по привычке подхватить на руки Энни. И острых прикосновений морского ветра я больше уже не чувствую. Эти одежды укрывают меня ото всего на свете, и мне интересно, смогут ли они настолько изменить мою внешность, чтобы обмануть того, кто сделал меня своей избранницей. И все-таки я стесняюсь показать себя даже Бетт. Сижу на тюфяке и при слабеньком свете тростниковой свечки слушаю, как скребутся мыши, и думаю о том, что сейчас делают Энни, мама и Джон и что бы они сказали, если б сейчас увидели меня. Я хочу жить той жизнью, в которой носят такую одежду, но боюсь, что это навсегда отдалит меня от родных.
Кто-то стучится в дверь, и я вскакиваю от неожиданности.
– Иди-ка сюда, покажись, – говорит Бетт.
И я, не давая себе времени на сомнения, выхожу в другую комнату. А Бетт, поднимая повыше свечу, освещает меня всю с головы до ног и удовлетворенно замечает:
– Ну что ж, неплохо. Теперь ты выглядишь вполне прилично, настоящая маленькая леди. Если, конечно, вот на это внимания не обращать. – Она пренебрежительно указывает на мои растрепанные волосы. – Ладно, садись.
Я покорно усаживаюсь возле стола, и Бетт начинает меня причесывать. Она работает молча, и движения у нее куда более нежные и аккуратные, чем я ожидала; каждую прядь она одной рукой придерживает у корней, а второй расправляет и расчесывает деревянным гребнем, причем используя ту сторону гребня, где зубья редкие, так что он почти не застревает в спутанных волосах. Странное дело, но меня охватывает покой; это так приятно, когда о тебе заботятся. Расчесав мне волосы, Бетт убирает их с лица, приподнимает, закалывает высоко на затылке, затем отступает, подбоченивается и с довольным видом говорит:
