Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Мистер Момпельон, вероятно, тоже это заметил, тем не менее напрямую не упомянул. Зато предметом проповеди он избрал Воскресение.
Почти всю неделю шли проливные дожди, и голый обугленный круг в том месте, где наши пожитки были преданы пламени, порос отрадной глазу молодой травой. Мистер Момпельон обратил на это наше внимание.
– Видите, друзья мои? Жизнь продолжается. Как огонь не может погубить искру жизни на пятачке земли, так и души наши не могут быть погублены смертью, а воля наша – страданием.
Наутро, выйдя во двор в поисках свежих яиц, я увидела, что кур моих переполошил чужой петух. Я попыталась прогнать его, но этот наглец даже не шелохнулся, а храбро шагнул мне навстречу, склонив голову с крупным красным гребешком и искоса на меня поглядывая.
– Эй, ты, чудак! Ты у нас, кажется, питомец Эндрю Мерилла? (Петух взлетел на ворот колодца и могучим криком поприветствовал новый день.) Что привело тебя сюда, мой пернатый друг, когда хозяин твой живет отшельником на вершине холма?
Не удостоив меня ответом, петух улетел прочь, но не к одинокой хижине Мерилла на Холме сэра Уильяма, а на восток, в сторону его заброшенного дома.
Как птица сумела поняла, что безопасно возвращаться на старый насест? Это навсегда останется загадкой. Но в тот же день возвратился домой и сам Мерилл, борода длинная и густая, как у ветхозаветного пророка. Он пришел, сказал он, потому как доверяет чутью своего петуха.
Возрадовались ли мы, когда и люди, и звери поверили, что болезнь и впрямь миновала? Нет, мы не возрадовались. Слишком много понесли мы утрат, слишком сломлен был наш дух. На каждого, кто ходил по земле, приходилось двое, кто в ней покоился. Куда бы мы ни пошли, всюду встречались нам жалкие самодельные надгробия на могилах соседей и друзей. К тому же все мы были измождены, ведь каждый выживший взял на себя работу двух или трех умерших. В иные дни даже мыслить не было сил.
Но это не значит, что и на самом тяжелом сердце не полегчало: один за другим мы осознали, что утраты наши закончились, а сами мы живы. А жизнь дорогаґ даже скорбящим. Так уж устроены люди, иначе что бы от нас осталось?
Тем временем между Момпельонами возникли разногласия – впервые за все то время, что я их знала. Элинор считала, что мистер Момпельон должен отслужить благодарственный молебен по случаю нашего избавления; он же полагал, что час еще не пробил и нельзя вселять в сердца людей ложные надежды, во всеуслышание объявляя о том, во что все мы и так верили в глубине души.
– Каковы будут последствия, если окажется, что я не прав? – услышала я его слова, проходя мимо гостиной. Что-то в его тоне насторожило меня, и я помедлила возле двери, хоть и знала, что поступать так не должно. – Если нам что-то и удалось, так это удержать этот ужас в пределах деревни. Ибо во всем Дербишире не было ни единого случая заболевания, который можно было бы связать с нами. К чему ставить на карту все, чего мы добились столькими жертвами, ради одной-двух недель?
– Но, любовь моя, – нежно и вместе с тем настойчиво возразила Элинор, – многие здешние обитатели – к примеру, вдовы мистера Райли и мистера Хэдфилда или сироты вроде Мерри Уикфорд и Джейн Мартин – всех своих близких проводили в могилу. Они достаточно страдали. К чему длить агонию, если ты, как я вижу, убежден, что поветрие миновало? Им незачем оставаться здесь в одиночестве ни днем дольше, чем требуется. Они вправе уехать к родным или пригласить их сюда, чтобы ступить наконец на путь любви и утешения и начать новую жизнь.
– По-твоему, я о них не подумал? Я, не думавший ни о чем другом все эти ненавистные месяцы? – Прежде я не слышала, чтобы он обращался к жене с такой горечью в голосе. – Отчаяние – это пропасть, разверстая у нас под ногами, и мы стоим на самом ее краю. Если я заговорю и окажется, что я обманулся, что зараза еще среди нас… Неужели ты хочешь, чтобы я толкнул этих людей в бездну, откуда им уже не выкарабкаться?
По шелесту платья я догадалась, что Элинор направляется к двери.
– Тебе виднее, муж мой. Но, умоляю, не заставляй их ждать вечно. Не все обладают такой твердой волей, как ты.
Едва она вышла из гостиной, я скрылась в библиотеке. Она прошла мимо, так и не заметив меня, но я увидела, что ее милое личико искажает гримаса и она едва сдерживает слезы.
Как было принято решение, мне неведомо, но всего несколько дней спустя Элинор шепнула мне, что мистер Момпельон избрал для благодарственного молебна второе воскресенье августа – при условии, что новых заболевших не будет. Об этом никто не объявлял, но каким-то образом вести мгновенно облетели деревню. Когда настал наконец означенный день, мы собрались в пятнистой тени Каклетт-Делф в последний, как мы горячо надеялись, раз. Прихожане подходили друг к другу без опаски и впервые за много месяцев здоровались за руку и непринужденно болтали в ожидании проповедника.
Наконец он явился – в белом стихаре с тонким кружевом, легким, словно пена. Прежде он не надевал ничего подобного – заняв кафедру пуританина, он с самого начала решил держаться скромно, дабы не разжигать страстей из-за предметов, которые не считал важными для богослужения. Элинор возле него также была во всем белом, ее простое ситцевое платье украшали тонкие шелковые узоры. В руках она держала охапку цветов, которые, поддавшись прихоти, надергала у себя в саду и с нестриженых живых изгородей по дороге из дома. В букете были нежно-розовые цветки просвирника и синий шпорник, длинные трубочки лилий и россыпь душистых роз. Когда мистер Момпельон заговорил, она взглянула на него, вся сияя, и на солнце ее светлые волосы ослепительным венцом обрамляли ее лицо. «Она совсем как невеста», – подумала я. Но цветы бывают и на похоронах, а белыми бывают и саваны.
– Возблагодарим Господа…
Вот все, что успел вымолвить мистер Момпельон. Вопль, раздавшийся ему в ответ, был клокочущим и надрывным – пронзительный звук, взрезавший воздух и эхом заметавшийся по чаше долины. Лишь когда он стих, я поняла, что в нем крылись слова, английские слова.
– За что-о-о-о-о-о?! – прокричала она вновь.
Как только раздался первый вопль, мистер Момпельон вскинул голову, теперь же все мы обернулись, проследив за его взглядом.
Любой из нас мог остановить Эфру. Хотя бы я сама. Безумие сделало ее тощей как скелет. В правой руке у нее был увесистый нож, и, когда она пронеслась мимо, выписывая им зигзаги в воздухе, я поняла, что это тот самый горняцкий клинок, который она с таким трудом выдернула из гниющих сухожилий моего отца. Другой рукой она прижимала к себе червивые останки ребенка, так что подобраться к ней слева не составило бы труда. Но, вместо того чтобы броситься на нее, все мы отпрянули и, спотыкаясь, попятились как можно дальше от этого кошмара.
– Мом-пель-он!
Крик этот походил на зов коростеля и рвался из таких глубин, откуда не исходят обычно человеческие голоса.
Он один не отшатнулся, но в ответ на ее призыв сошел с каменного пьедестала и ровно, спокойно зашагал ей навстречу по разделявшей их лужайке. Он шел к ней, точно к возлюбленной. Он широко раскинул руки, и ажурное полукружье стихаря затрепетало на легком ветру. «Это паутина, и сейчас он поймает ее», – промелькнула дикая мысль у меня в голове. Эфра побежала на него, занеся нож над головой.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
