всё, кроме наркотиков, даже наличные деньги. Наркота в хате была под запретом.
Машинка по сравнению с першнёй была непривычно тяжелой, но я быстро приноровился. Эскиз не переводили, я сразу перерисовал его на ногу. Бил не торопясь, чтобы не накосячить, хотя Качок поторапливал, потому что меня могли в любой день увезти на этап. В первый день сделал набросок всего эскиза, чтобы каждый день не рисовать заново, в другой день начал уже чётко пробивать контура. В итоге через несколько дней мы закончили. Я смотрел на свою работу и не мог налюбоваться. Вышло всё ровно и красиво.
Даже Саня, не имеющий ни одной наколки, и со скептицизмом относящийся к этой затее, меня похвалил: «Молодец, Малой! Красава!».
Хотел бы я встретить Новый Год в этой хате, но был только ноябрь, и я понимал, что скорее всего Новый Год буду отмечать на зоне.
В неизвестном направлении
Долго ждать не пришлось, вскоре вечером меня заказали на очередной этап. Куда везут? Неизвестно! Корпусной не знал, а конвой не отвечал.
Этап собрался настолько большой, что мы не помещались на одну сборку. Со мной на сборке были одни взросляки, я не видел ни одного знакомого лица. Где же Шмидт, Стас, Бахарик? Едут ли они тоже или нет, было непонятно. На сборке мы были недолго, и вскоре начали выводить на улицу. Во дворе тюрьмы стояло два автозека, в которые нас начали загружать. Отсеки забили битком, как кильку в бочку. Мне это напомнило суровые поездки зимой из суда на централ: до того, как зеков выгружали на разных централах, автозеки так же набивали битком арестантами из разных судов.
В этот раз было так же холодно, но в дорогу Качок мне подогнал тёплый зимний пуховик как раз по размеру, в котором мне было теплее и уютнее, чем в лагерной телогрейке на карантине.
Автозеки ехали недолго, и скоро нас привезли на станцию. Раздались знакомые крики масок шоу: «Спрыгнул и сразу на корточки, еб*лом смотрим в землю!». Выгружали второй автозек, до нас ещё не дошла очередь. На улице был шум возни, собачий лай и начали раздаваться крики боли и матершина.
— Братва, дай поддержку, бьют по беспределу! — раздался крик с улицы. Видимо, спецназ начал кого-то избивать.
— Что за х*йня?! Старшой, заканчивай беспредел! — многие вскочили с лавок отсека.
Крики о помощи не прекращались, более того, начали кричать уже другие голоса. Со стороны другого автозека раздался грохот: арестанты начали кипеж в поддержку избиваемых заключённых.
— Давай поддержку! — начали орать и в нашем автозеке, мы подорвались с мест и начали раскачивать ЗИЛ в разные стороны, упираясь руками в стенки. У кого не хватало сил, те просто долбили по железным стенкам отсека.
— А ну успокоились! — в нащ грузовик заглянул один из масок-шоу.
— Да пошёл ты на х*й, собака! — рявкнул один из зеков и плюнул в него, но не попал.
«Маска» вылез из автозека, но через минуту вернулся вновь, сжимая что-то в руке. Я почувствовал неладное и сел на своё место, прикрыв водолазкой лицо. В следующую секунду оба отсека залила мощная струя газа. Я сидел рядом с выходом, холодный воздух обдавал из открытой двери, да и лицо закрыл, возможно поэтому мне повезло больше, чем другим. Пострадали сильнее всего те, кто был в середине и конце отсека. Раздался кашель со всех сторон, было впечатление, что половина отсека сейчас выплюнет свои лёгкие. Они начали рваться в нашу сторону, как ополоумевшие, к свежему воздуху, но им было не протиснуться. Кого-то стошнило. В итоге, мусора открыли отсек и по одному начали выводить нас во двор.
— Еб*лом смотрим в землю! — продолжали орать маски-шоу, но уже не так убедительно, они поняли, что перестарались. На платформе уже сидели и кашляли другие зеки, видимо, их тоже залили газом.
Пристегнув к проволоке, нас перевели на другую платформу и загрузили в Столыпин.
Ехали мы всю ночь. В отсеках Столыпина получилось разместиться более свободно, по трое человек на лавку, и я быстро уснул, облокотившись к дальней стенке. За время, проведённое в поездках по этапам и на суды, я научился свободно спать сидя, спать на корточках, спать при шуме и без комфортной кровати. Поэтому уснуть в Столыпине особой проблемы не составляло.
К утру мы приехали. Этап принимал вполне доброжелательный конвой, не лютовавший как в Можайске, да и спецназа не было. Мы спокойно, без конфликтов, уселись в автозек и поехали в неизвестном направлении. Ехали недолго и вскоре остановились во дворе какой-то тюрьмы. Нас, сонных и не выспавшихся, провели на сборку.
Сборка была просторная, без шконок, но со множеством лавок. Лавки стояли не только вдоль стен, как на пятом централе, но и по середине сборки. Места хватало усесться всем.
— На Смоленск приехали! — сказал кто-то из бывалых зеков.
На сборке нас было меньше, чем ехало с Можайска, остальных, видимо, повезли дальше. Здесь я увидел старых знакомых с Можайского карантина. Мы поздоровались и скооперировались отдельно от взросляков. Некоторые время от времени подходили к нам, общались. По нам было заметно, что мы бывшие малолетки, и многим взрослякам было интересно с нами пообщаться, особенно тем, кто сам когда-то сидел на малолетке. Узнавали в нас себя что ли…
Как выяснилось, кипеж на можайской платформе случился из-за того, что одного из арестантов маски-шоу ни за что ударили ботинком в лицо, несмотря на то, что он выполнял указания. Другой арестант стал впрягаться, и его начали избивать дубинками прям на платформе. После чего другие арестанты, включая нас, дали поддержку.
Дверь на сборку время от времени открывалась и называли чью-нибудь фамилию. Тот выходил и минут через пять возвращался.
— Фоткают, — коротко отвечали они на вопросы арестантов.
Дошла очередь и до меня. Выйдя в коридор, меня провели в небольшой кабинет, в котором была установлена камера на штативе. Мусора попросили встать около белой стены.
— Сначала анфас, смотрим в камеру, — сказал сотрудник. Вспышка ослепила глаза.
— Теперь профиль, — я повернулся. — Нет, нет, другой стороной, наколкой на шее к камере.
Сфотографировали. Странно, но просить раздеться и фотографировать другие наколки не стали, лишь спросили о их наличии.
Вернувшись на сборку, я попытался снова уснуть, но сна не было. Время от времени кого-то уводили уже с вещами, и людей на сборке становилось всё меньше. Очередь дошла и до Бахарика, и до Шмидта, а меня всё не вызывали. Скоро всех знакомых увели, я остался всего с парой человек со взросляка. Только начал засыпать, чувствую
