Вчера еще казалось, что должна Любе, но теперь, похоже, освободилась и от этой навязчивой идеи. Здоровая уже, сама в состоянии справиться. Вот разве что Андрей. Хотя и ему не должна. Каждый человек выбирает свой путь. Она долгие годы вела себя по отношению к нему не лучшим образом. Да. Виновата. Но он принимал. Стало быть, мог с этим мириться. Просто теперь ей захотелось жить совершенно по-другому: в любви к близким. Не накажет же Господь за такое позднее прозрение? А накажет, будет прав, на все воля Божья, значит, заслужила. Лариса просто будет жить. В любви и по совести. И она попросит у всех прощения.
Лариса закурила сигарету и еще раз внимательно посмотрела на морской пейзаж. Взгляд на море шел с высокой скалы. Как будто человек подошел к самому краю и наклонился вниз. Заглянул в самую бездну. Что он там увидел? Скорее всего, много вопросов к самому себе и страхов внутренних. Но он увидел еще и свет, и солнце, ясную синеву моря, кричащих чаек, парящих равномерно в стае. Он увидел жизнь природы во всей красоте и буйстве. Нас тянет вниз, но только чтобы задать бездне вопросы и отойти, многое поняв. Такой смысл вложила Лариса в картину.
Какое счастье, что холсты появились в ее жизни. Она наконец-то стала в этих картинах сама собой. Жизнь обрела совершенно новый смысл. Все стало предельно ясно и просто.
Она спустилась на первый этаж.
– Ты когда-нибудь себя так заморозишь окончательно.
Муж ждал ее внизу.
– Сварить кофе?
– Давай. Знаешь, я, когда поднимаюсь наверх к своим холстам, как в море ныряю. Первый миг всегда обжигающе холодно, помнишь свои впечатления?
– Да. А потом радость от того, что ты – это ты.
– Точно. Именно так. Один на один со своей радостью. Тебе принадлежит это море, ты можешь плыть в любую сторону, любым способом, и море огромное. Мы ведь с тобой уже поздно море увидели.
– И плавать вместе учились. Помнишь бухту? Я сразу поплыл. Да и ты как-то не отставала.
– Очень хотелось. Вот и научилась быстро. Иногда, мне кажется, я на всех картинах только ту бухту и рисую. Та наша поездка помогла мне к жизни вернуться, хоть какой-то покой найти.
– Сколько уже можно вспоминать?
– Знаешь, я решила Леле позвонить.
– И поедешь?
– Нет, поехать не смогу. Это невозможно. А звонить иногда… Почему и нет? Может, помощь какая нужна? Ты не думай, что я про квартиру. Сама не знаю, зачем Юльке позвонила. Любка сама должна из этой ситуации выпутываться. Что-то я проглядела в этой жизни, пора просыпаться. Мало толстых людей, что ли?
Леля взяла трубку сама, причем достаточно быстро. Лариса не ожидала, думала, у нее есть время подготовиться. Попыталась что-то сказать, сразу закашлялась.
– Лариса? – тихо отозвались на том конце.
– Я. Как ты поняла?
– А я все время жду твоего звонка. И голос у тебя особенный, с хрипотцой. У Юли совсем другой.
– У Любки мой голос.
– Как все-таки интересно, что ты назвала ее Любой.
– А когда она родилась, я поняла, что та Люба любила меня больше всех. Мать, наверное, тоже любила, только по-своему, да и не очень здорова была. Как могла, короче, так и любила. Хочешь расскажу, как она умерла? Я эти воспоминания попыталась от себя поганой метлой гнать. Мать ко мне в Тульскую область приехала. Я там в деревенской больнице работала. Напилась она сильно, и я ее в доме на ключ закрыла, срочно к больному вызвали. А что мне оставалось делать? Как она на тот нож напоролась, не знаю. Я ее уже мертвой нашла. Со стороны можно было подумать, что это я ее укокошила. И, главное, люди бы меня поняли. Такую жизнь она мне организовала, ни приведи господь. Мой муж меня тогда и поддержал, и выручил, всем сказал, что вместе мы вошли и увидели. Долго меня еще от той истории колотило. Сначала от того, что в колонию могла загреметь, потом, что мать для меня зашифровала в такой своей ужасной смерти. Все разгадывала, разгадывала, пока не поняла, а ничего никто не хотел сказать. Просто так случилось. И не надо ни о чем думать. Надо просто жить честно и счастливо. Никто не виноват. И жизнь полосатая, и у всех непросто. Вот и тебя я тогда так обидела. До сих пор мурашки по коже от той нашей встречи.
– И я тогда переживала. И страшно за тебя было, как жить с такими оголенными нервами будешь? И не понимала, чем могу помочь…
– Прошлое дело. Может, к нам на Новый год приедешь? Юлька все организует. Сколько лет мы не виделись?
– Тридцать семь. Достаточный срок, чтобы друг друга не узнать. Нет, куда мне. Невозможно. А ты? – спросила осторожно, прощупывая.
– Не смогу в тот дом войти. Пока что. И ты только не подумай, что из-за квартиры я. Она ни мне, ни девкам моим не нужна. Моей семье она счастья не принесла. Так и не будем судьбу испытывать.
– Да брось ты. Просто воспоминания у тебя о ней тяжелые. Сама посуди, тебя ведь там любили.
Они долго говорили. Говорили, как родные люди, у которых не было долгих лет молчания. Шутили, смеялись, вспоминали о важных и глупых мелочах. Лариса наконец-то выдохнула. Упал тяжелый груз.
– К тебе девицы собираются.
– Отпускаешь Любу?
– Ты уж там не удивляйся. Она, судя по всему, копия бабка. Честно скажу тебе, боялась твоей реакции, боялась их расспросов, твоих ответов. И боялась, и ревновала. А ну как переметнутся девки мои. Я ведь матерью всегда жесткой была. Это отец у нас добрый полицейский. Я – злой.
– Не мои тайны. Не мне их и раскрывать.
– Понимаешь, у меня отец вроде как герой войны. Без вести пропал.
– Понимаю. А про меня что рассказывала? Юля ведь за столько лет ни разу толком ни о чем не спросила. Но в какой-то момент этот вопрос встанет.
– Культурная она у нас. Это да. А у меня ответ один: «Не вашего ума дело». Может, он грубоватый. Но действенный. Юлька маленькая была, как-то в клинику ко мне случайно забрела. Ключи, что ли, дома забыла. Я на нее так гаркнула, она, по-моему, до сих пор этот момент в голове прокручивает. Так что ты – семейная тайна. И, если честно, я пока не готова что-то менять. Знаю, что придется. Но, если можно, не сейчас.
= 48 =
В такси было жарко.
