Кингшип минуту смотрел на него молча.
— Разве мисс Ричардсон не объяснила вам, что я не хочу… — Его руки непроизвольно сжались в кулаки. — Убирайтесь! Если придет Марион…
— Вещественное доказательство номер один в деле против Берта Корлисса, — сказал Гант, протягивая Кингшипу по брошюре в каждой руке.
— Я не хочу ничего… — не окончив фразы, Кингшип с тревогой на лице подошел к Ганту и взял из его рук брошюры. — Наши проспекты…
— Обнаружены в сейфе Берта Корлисса, — сказал Гант. — Он держал их в сейфе, который до вчерашнего дня находился в кладовке у него дома в Менассете. — Он слегка пнул ногой стоявший на полу рядом с ним сейф. Крышка сейфа была погнута. Внутри лежали четыре продолговатых конверта. — Я его украл.
— Украли?
Гант улыбнулся:
— Клин клином. Я не знаю, где он живет в Нью-Йорке, и решил съездить в Менассет.
— Вы совсем сошли с ума… — сказал Кингшип и, тяжело опустившись на софу, стал разглядывать брошюры. — О господи!
Гант сел обратно в кресло:
— Обратите внимание на состояние вещественного доказательства номер один. Края потрепаны, на обложке масса отпечатков пальцев, средние страницы оторвались. Полагаю, что этот проспект у него давно. И он много раз перелистывал его, роняя слюни.
— Ах он… сукин сын… — четко проговорил Кингшип — казалось, ему было внове использовать это ругательство.
Гант толкнул ногой сейф:
— Внутри сейфа история Берта Корлисса, драма в четырех конвертах. Конверт первый: вырезки из газет о героических деяниях нашего героя в школе: президент класса, председатель комитета по праздничным мероприятиям, «самый многообещающий выпускник» и так далее и тому подобное. Конверт второй: почетная демобилизация из армии, награды «Бронзовая звезда» и «Пурпурное сердце», несколько интересных, но непристойных фотографий и билет из ломбарда, по которому, как я узнал, если у вас есть лишних двести долларов, можно получить часы. Конверт третий: университетские годы, характеристики из Стоддарда и Колдвелла. Конверт четвертый: две зачитанные брошюры о могучей корпорации «Кингшип коппер» и вот это… — Он вынул из кармана сложенный вчетверо листок линованной бумаги и передал его Кингшипу.
Кингшип развернул листок, прочел до половины и спросил:
— Что это такое?
— Я и сам хотел бы вам задать этот же вопрос.
Кингшип покачал головой.
— Какое-то отношение к делу эта бумажка должна иметь, — сказал Гант. — Она лежала вместе с проспектами.
Кингшип вновь покачал головой и отдал страничку Ганту, который положил ее к себе в карман. Взгляд Кингшипа опустился на проспекты. Толстая бумага затрещала под нажимом его пальцев.
— Как я скажу про это Марион? — спросил он. — Она его любит. — Он уныло посмотрел на Ганта. Потом его лицо прояснилось. Он взглянул на проспекты, потом опять на Ганта. — Как вы докажете, что они были в сейфе? Может быть, вы сами туда их положили?
У Ганта отпала челюсть:
— Да вы что!
Кингшип прошел в другой конец комнаты, где на инкрустированном столике стоял телефон. Он набрал номер.
— Вы сами в это не верите, — укоризненно сказал Гант.
В тишине комнаты ему были слышны звонки на другом конце провода, потом там сняли трубку.
— Алло, мисс Ричардсон. Это мистер Кингшип. Я хочу попросить вас об одном одолжении. Большом одолжении. Об этом вы никому не должны говорить ни слова. — Из телефона раздался невнятный щебет. — Сходите, пожалуйста, вниз — да, прямо сейчас. Я не стал бы вас беспокоить, если бы это не было чрезвычайно важно, и я… — Опять раздался щебет. — Пойдите в отдел по общественным связям. Просмотрите картотеку и выясните, посылали ли мы когда-нибудь наши рекламные издания… Берту Корлиссу.
— Бертону Корлиссу, — поправил его Гант.
— Или Бертону Корлиссу. Я сейчас дома. Позвоните мне, как только все выясните. Спасибо, мисс Ричардсон. Я вам чрезвычайно благодарен… — Кингшип повесил трубку.
Гант с иронией покачал головой:
— Хватаетесь за соломинку, мистер Кингшип?
— Я должен быть уверен. В таком деле надо быть уверенным в вещественных доказательствах.
Он прошел обратно через комнату и остановился позади софы.
— Вы и так уверены, — сказал Гант.
Кингшип оперся руками о спинку софы, разглядывая проспекты, которые лежали в ямке на софе — там, где он сидел.
— Абсолютно уверены, — повторил Гант.
Кингшип тяжело вздохнул. Он обошел софу, взял в руки проспекты и сел.
— Как я скажу про это Марион? — спросил он и потер колено. — Сукин сын… гнусная скотина…
Гант подался вперед, опершись локтями о колени.
— Вы видите, что в этом я был прав. Вы согласны признать, что я, может быть, прав и в остальных своих обвинениях.
— Каких «остальных»?
— Касательно Дороти и Эллен. — Кингшип открыл рот. — Он не сказал Марион, что учился в Стоддарде, — поспешно сказал Гант. — Он наверняка имел связь с Дороти. Она наверняка забеременела от него. Он убил ее, а Пауэлл и Эллен как-то об этом догадались, и он убил их обоих.
— А как же записка?..
— Он заставил Дороти написать ее обманом. Такие случаи бывали. В газетах в прошлом месяце писали о человеке, который тоже убил беременную подружку.
Кингшип покачал головой:
— Я готов в это поверить — после того, что он сделал с Марион, я во все, что угодно, поверю. Но у вашей теории есть большой недостаток.
— Какой?
— Ему нужны деньги — так? — Гант кивнул. — И вы уверены, что Дороти была убита, потому что надела «что-то поновей и что-то чужое, что-то постарей и что-то голубое». — Гант опять кивнул. — Так вот, если она была беременна от него и хотела в тот день выйти за него замуж, зачем ему было ее убивать? Он мог спокойно на ней жениться и таким образом заполучить деньги.
Гант смотрел на него, не говоря ни слова.
— Насчет этого вы были правы, — сказал Кингшип, показывая на проспекты, — но насчет Дороти вы ошибаетесь. Безнадежно ошибаетесь.
Гант встал и пошел к окну. Посмотрел в него тупым взглядом и пожевал нижнюю губу.
— Выпрыгнуть, что ли? — сказал он.
Когда в дверь позвонили, Гант поглядел на Кингшипа, который стоял перед камином, уставившись на аккуратно сложенные там поленья. Потом неохотно повернулся к двери, держа в опущенной руке скатанные в трубку проспекты и отвернувшись от пристального взгляда Ганта. Они услышали, как отворилась входная дверь, потом раздались голоса:
— Зайдешь ненадолго?
— Пожалуй, нет, Марион. Завтра надо рано вставать. — Последовало долгое молчание. — В полвосьмого я буду ждать перед домом.
